Одна среди демонов
Часть 3. Одна среди демонов
![]()
Собаки могли как-то спастись в балагане, но его дверь открывалась только изнутри, несколько утопая в потае-притолке и открыть ее снаружи смог бы тот, кто на уровне человеческого роста сумел дотянуться до кожаного ремня. Ремень тот находился в полутора метрах от земли. Ещё раньше, поцарапавшись в дверь и чувствуя за ней что-то съестное, собаки так и не смогли ее открыть. Единственный путь вовнутрь все же был через крышу балагана, нависающую в двух метрах от земли. Всего полметра толи, свисающей с крыши, не давали возможности запрыгнуть на нее, и это впоследствии сыграло спасительную роль для Лаймы. Впрочем, на крышу можно было попасть и другим способом, еще осенью на неё свалилась небольшая подгнившая елка, которую Седой планировал использовать на дрова.
Елка стояла на пригорке со стороны тундры и, падая, верхушкой оказалась на балагане. Балаган не повредился, а Седой обрубив нижние сухие ветки, оставив боковые, где иногда развешивал мокрое белье или сушил соленую рыбу. Собаки обтоптали весь снег под балаганом, прячась от метели то с одной стороны, то с другой и попробовали пробраться в балаган по елке. Ветки сверху не были обрублены и стояли непролазным частоколом, а не толстый ствол не давал крупной собаке пробраться на крышу. После нескольких попыток и срывов, Витим оставил это безнадежное дело, а Лайма, пробравшись почти полностью, тоже сорвалась вниз. Ей не хватило всего одного метра елки и её лапы поскользнулись на оледеневшем дереве. Лайма повторила все вновь и со второй попытки оказалась на крыше. Снег полуметровым слоем засыпал все. Кроме трубы от «буржуйки» ржавым столбиком торчавшей на белоснежном покрывале.
Лайма подбежала к трубе и разрыв небольшой участок в снегу у ее основания, обнаружила щель. Сунула туда свой нос и ее обдало не сильным, но для собачьего обоняния довольно чувствительным запахом съестного… Усиленно работая лапами, ей удалось расширить щель в толе до того, что стала видна внутренность балагана, освещенная единственным заиндевелым окном. Все оставалось, как и прежде на местах и смятая постель на нарах, как будто Седой только что их покинул и котел с промерзшим супом на буржуйке и даже кусок хлеба на столе, раскрошенного мышами не до конца. Лайма наполовину просунула худое тельце в отверстие, осматривая, куда прыгнуть. Ближе всего находился стол и Лайма, наконец, просунувшись в отверстие, упала прямо на него. Забыв обо всем, она стала рыскать по каморке, съев остаток хлеба и подлизав все крошки на столе.
В котле на печке стоял замерзший суп с макаронами и видневшимся изо льда остатками костей изюбра. Она попыталась что-то выгрызть со льда, но едва только достала до остатка кости и, полизав лед, почувствовала приятное томление в желудке. По сравнению с непривычной пищей из лесных полевок здесь стоило разгуляться голодной собаке, но царапанье лап снаружи двери, заставило Лайму подбежать к двери. Там, за дверью оставался её друг по несчастью, такой же голодный пес Витим и Лайма, приникнув носом к дверной щели, поскулила в ответ. Витим, с наружной стороны усиленно заработал лапами, отрывая куски промерзшего снега у порога.
Дверь примерзла в нижней, заметенной снегом части и никак не поддавалась усилиям Лаймы открыть ее. Схватить зубами и потянуть дверь на себя, Витим не догадался, да и дотянувшись до ручки, он бы не смог сделать это, уж очень неудобно для собачьих зубов был прикреплен ремень на ручке. С другой стороны, именно это обстоятельство и спасло впоследствии Лайму от самого страшного… Дверь, скрипя пружиной, открывалась легко только изнутри и вскоре полоска снега, разогретая дыханием двух собак, растаяла и Лайма, надавив головою на дверь, чуть приоткрыла её. Щель оказалась вполне достаточная, чтобы Витим просунулся в балаган…..
Что тут началось! Голодные собаки подобрали все съестное до крошки сухаря и принялись за промерзший суп, постепенно выгрызая лед вместе с остатками макарон и костей. Котел не удержался на буржуйке и, рухнув на пол, испугал врассыпную кинувшихся собак. Когда испуг прошел, они вдвоем засунули голову к остаткам супа и с чавканьем и урчанием вылизали котел до блеска. Сытые и довольные собаки взобрались на нары, накрытые рванным ватным одеялом и, чувствуя едва сохранившийся запах Седого, умиротворенно закрыли глаза. Долгая зимняя таежная ночь трещала пятидесятиградусным морозом и все живое в своих норах, берлогах и дуплах притихло, замерло ожиданием чего-то таинственного, такого необычного и сказочного для людей и такого закономерного для лесных обитателей. Что-то в этом подлунном мире изменилось и восходящее на заре солнце должно было известить всем, что еще один год прошел, что мир уже также изменился совсем мало, на каких-то десяток минут… Но что эти минуты значили для собак и для всей таежной природы? Совсем немного и так много, всего лишь переход солнца к лету, к будущей весне и теплу, к надеждам на лучшее… Витим, однако спал неспокойно и его ухо, направленное в сторону тундры, уловило какой-то посторонний звук, тревожной нотой повисающий над кронами елей и пихт.
Пес приподнял голову и прислушался. Звук повторился с одного конца тундры и тут же ему ответил второй, идущий с противоположного края. Звук более высокой протяжной нотой призывал Витима вернуться в те далекие времена к его старым предкам, еще не знавшим человека и охотника… С одной стороны таежный призыв волновал его какой-то непонятной волной свободы и совершенно другой жизни… С другой он чувствовал голос смерти, неотвратимо сжимающей кольцо их существования в мире, где когда-то правил человек, их друг и защитник, человек, который всегда появлялся вовремя и говорил с ними совсем другим голосом. Вот и теперь, две одинокие собаки еще надеялись, что появится Седой и все страхи уйдут, растворятся в бескрайней тайге, как плохой сон, который бывает не только у людей. Вот, вот послышится шорох лыж или рокотание лодочного мотора и все станет как всегда. Они, как когда-то щенками, уткнуться в его пропахшие табаком руки и долгими вечерами будут слушать его Разговоры о жизни и делах человеческих, склоняя головы то вправо, то влево, будто понимая все проблемы Седого.
Лайма еще не понимала по своей молодости грозящей им опасности, но Витим, чувствуя ее, все более напрягал мышцы и слух, готовясь в последний раз защитить то, что ему поручено охранять. Он чаще стал выбегать на бугорок за балаганом, принюхиваясь и напрягая весь свой слух, но все оставалось по-прежнему тихо и мирно. Выскочив поутру из балагана, собаки, не отдаляясь далеко от жилища, обходили их территорию, но пока не заметили на снегу посторонних следов, не считая недавно пробежавшего соболя и перебежавшего реку косого. Лайма быстро поняла, как попасть в балаган, хорошо зная дорогу по упавшей елке на крышу, но она не могла спасти Витима, и сколько он не пытался пробраться в лаз под трубой через дерево, все кончалось, как и прежде. Витим срывался со скользкого и тонкого ствола на землю, не добравшись до крыши всего на каких-то полтора два метра…
Единственный путь оставался через дверь, когда Лайма первой попадала в балаган, и он, поцарапавшись, ждал, когда же нос Лаймы, просунутый изнутри, приоткроет ему двери. Запасы Седого в балагане вполне могли спасти собак от голодной смерти и, поев все, что нашлось на столе и печке, они нашли еще одну возможность подкормиться. В углу, на небольшой притолке стояли два мешка с мукой и макаронами, из которой Седой пек лепешки и добавлял в супы, и, будучи с хозяином, собаки и не думали попробовать их содержимое. Сейчас же голод заставил их попробовать сухие, но как оказалось вполне съедобные продукты. Дело в том, что мыши, начали «пробовать» их первыми, прогрызя дырки, из которых сыпалось содержимое мешков на пол. Лайма, первой лизнув рассыпавшуюся муку, посчитала ее вполне съедобной и мыши, почувствовав собак, поспешили спрятаться в норы под стенкой балагана. Витим, еще день не прикасался к такой пище, но голод и его заставил забыть то табу, которое когда-то наложил Седой на все «человеческие» продукты без его согласия. С этими мешками и охотой на окрестных мышей, еще можно было протянуть до весны неприхотливым охотничьим собакам, но другие таежные страхи пришли к балагану гораздо раньше весны и Седого…
Еще ночами, Витим, чувствуя неладное, рычал, как будто бы во сне, но утром, выйдя из балагана, собаки заметили вблизи жилья следы крупных волчьих лап. Хищник бродил в полусотне метров от балагана, ещё боясь подойти к нему поближе, видимо чувствуя слабый и не совсем выветрившийся запах человека. Проходил день-два и следы стали встречаться поближе, да и теперь по ночам, вокруг жилья кружило несколько этих голодных таежных демонов. Пока, они не наглели и подбирались к балагану только ночами. Днем, надеясь на свое острое чутье, собаки гуляли вблизи балагана, перебегая через замерзшую речку на другую сторону, где под камнями от осыпающейся скалы можно было поохотиться на больших лесных полевок. Несколько елок и кедр, вблизи балагана частично закрывали вид на лежащую за жильем тундру, но преобладание лиственниц, осыпающих свой покров на зиму, позволяло видеть всю обстановку довольно далеко.
Однажды, сидя у порога балагана, собаки уловили движение за елками. Витим приподнялся, и Лайма с лаем кинулась вместе с ним по пригорку. По тундре, большими прыжками к ближнему лесу убегал молодой волк, видимо разведчик. Собаки сократили свои прогулки в окрестностях балагана до минимума, чувствуя надвигающуюся опасность. Где-то рядом по тайге бродила целая голодная стая, и надо было быть начеку, чтобы укрыться в единственно недоступном для волков убежище, в балагане. По ночам, то справа, то слева от балагана раздавался вой, и по тайге дрожью проходила волна ужаса, поднимала дыбом собачью шерсть на загривке, рокотала где-то глубоко в горле наряженного до предела Витима, в любую минуту готового постоять за Лайму, Седого и их таежный приют. Наступало утро и позднее зимнее солнце золотило вершины елок и листвянок, рассылало яркие лучи всем в этом жестоком мире выживания, и волчьи законы рассыпались искристой порошей под лапами бегущих по снегу собак. Они еще надеялись, что вовремя прозвучит выстрел Седого и придет Весна, и вернется он, и все станет по прежнему в расцветающей тайге.
Погода испортилась, и ветер стал меняться, задувая снег то из тундры, то из-за скал правобережья. Солнце скрылось за низкими снеговыми тучами и собаки, гревшиеся под скалой на берегу реки, поспешили к балагану в надежде укрыться от непогоды. Ветер дул в противоположном направлении от жилья, и Витим не почувствовал надвигающейся опасности и скрипа снега под ногами выходящей из-за елок стаи лесных демонов. Собаки находились гораздо ближе к спасительному балагану, но для открытия двери изнутри, Лайма должна была проскочить вовнутрь жилища через елку и отверстие вблизи трубы. Витиму ничего не оставалось делать, как последовать за Лаймой по елке. Когда она уже была на крыше, лавируя через торчащие остатки ветвей, Витиму удалось почти достичь крыши, но толстый сучок не дал ему разбега для прыжка и он сорвался вниз…
Лайма оставалась в безопасности и, скуля, и лая подбадривала его на еще одну попытку, но три волка уже достигшие балагана, несмотря на глубокий снег, не дали Витиму возможности уйти от них. Лайме оставалось только наблюдать за дальнейшими событиями с крыши балагана. Витим вложил всю свою силу и злость в броске на первого нападавшего волка, и снег впервые окрасился алой кровью боя. Двое волков насели на собаку сзади, пытаясь обездвижить ее, перекусив задние лапы, но им это не удалось! Пока только клочья черной шерсти летели на снег, а Витим трепал, словно тряпку напавшего на него и судя по-всему малоопытного волка. Молодой волк с воем отскочил в сторону и Витим, развернувшись, дал бой двум наседавшим сзади хищникам. Лайма ничем не могла помочь вступившемуся за нее другу и только бегала по крыше с конца в конец, тревожно лая. Витим основательно потрепал второго волка и мог бы выйти из этого боя с минимальными потерями и незначительными ранами, сохранившими ему боеспособность благодаря жесткой и толстой шерсти… Но в тайге нет законов праведного боя и побеждает здесь только тот, у кого на стороне сила. Сила же в тот момент перешла на сторону стаи.
Если можно так сказать по-человечески: «Витим дрался словно лев!», рыча и разбрасывая врагов в разные стороны, но тут подскочили еще три волка, и все превратилось в огненную карусель, обагрившую снег кровью и клочками шерсти собаки и её врагов. Пару минут сражения и все было кончено! Стая рвала последние остатки собаки и уже между волками возникали стычки за каждый кусок добычи. Когда дележ кончился, и только куски шерсти и алый снег указывал на место трагедии, разгоряченные добычей и боем волки, ринулись к балагану, где на крыше, лая на них металась еще одна добыча. Попытки их пробраться по елке на крышу, ни к чему не привели - ветки и узкий, скользкий ствол, защитили собаку, как и нависающая по сторонам балагана крыша. Сколько они не пытались проникнуть на крышу, но достать Лайму из-под нависающего толя было невозможно, и, немного покрутившись, стая ушла в тайгу. Лайма же пробралась в балаган и дрожа всем телом от страха и увиденной расправы, примостилась на постели Седого.
Прошло два дня, и снежная метель сровняла все следы вокруг избушки. Тайга, веками видевшая и не такое в период паводков, ураганов и лесных пожаров, легким ветерком отряхнула с веток елей и кедров снежную пыль, застыла в лучах поднимающегося солнца. Казалось, ничего не нарушает эту тишину, кроме сердца собаки в затерянном посредине зимы балагане, но вот с дерева на дерево перелетел белка-летяга и дятел забарабанил веселее, а на скале правого берега, обращенной к солнцу, повисла первая сосулька. Лайма еще два дня боялась показаться из балагана, но волки не появлялись и она, решилась выйти наружу, слегка приоткрыв носом дверь изнутри. Ни чутье, ни ее острое зрение, опасности не почувствовало и Лайма обежала вокруг балагана, еще не решаясь отойти подальше и все время оглядываясь на спасительную ель, касающуюся крыши. Волки обладали природной хитростью, так необходимой для существования в тайге, но и охотничьи собаки за тысячелетия общения с людьми научились многому, выживая в суровых условиях дикой природы.
Лайма протоптала тропу к ели и могла за короткое время забраться по ней на крышу, тогда как волкам, чтобы достигнуть балагана, пришлось преодолевать глубокий снег от тундры и первых к жилью елок. Причем, со временем сама природа помогла собаке, покрыв при оттепели и солнце всю поверхность снега предательским настом, по которому невозможно становилось пройти без шума и треска ломающегося ледка. Прошел январь и февральское солнце все больше задерживалось на небосводе, укрепляло наст и Лайма, даже не проваливалась в снег в отличии от тяжелых волков и метра не проходящих по насту. Несколько раз при ночном морозе, они пытались осадить и проникнуть в балаган, оставляя следы зубов на древесной фанере, но дверь поддавалась только изнутри.
Днем волки не показывались, и лишь попытавшись один раз перехитрить собаку, залегли в ближних елках, но Лайма вовремя почувствовав опасность, бросилась к елке, на какой-то десяток метров, опередив прыгающего по насту волка. В тот раз она оказалась на волоске от гибели и, прыгнув на ствол ели, поскользнулась одной задней лапой, все же удержавшись на стволе. Когда она уже была в метре от крыши, волк попытался прыжком сбить её с елки, но спасительная торчащая сбоку ветвь отпружинила только щелкнувшего зубами хищника. Чувствуя себя в безопасности, Лайма «отыгралась» на разъяренном волке таким лаем с крыши, что перевод его на человеческий язык не пропустила бы даже самая либеральная цензура…
Волки оставили в покое одинокую собаку, прекратив, на некоторое время безрезультативную охоту у балагана и занялись поисками более крупной и доступной добычи. Тайга рационально распределяла свои запасы среди всего зверья и волкам, тоже повезло с одним отбившимся от стада изюбром. Они долго преследовали оленя по тундре и там, где наст на каменистом плато, оказался не таким плотным, догнали обессиленную долгим гоном добычу. Сработал один из постоянных законов тайги: «Пока хищник занят одной добычей, ты можешь жить спокойно!, который и дал возможность Лайме безбоязненно прожить одной еще некоторое время… Однако волки не прекращали своих попыток достать одинокую собаку и приходили по ночам, ища лазейку в балагане и подрываясь под его стены и Лайму спасала только мерзлота, уровень которой поднимался с сильными январскими морозами. Почва каменела до состояния бетона, и даже крепкие волчьи клыки ничего не могли поделать, мерзлая земля надежной крепостью защищала балаган. Попытка попасть в жилище Седого через дверь, также оканчивалась неудачей, хитрая ее конструкция, не позволявшая схватиться за что-либо зубами, также спасала собаку. В момент таких волчьих осад Лайма дрожала всем телом, чувствуя, как к ней подбирается сама смерть, но балаган мог взломать только один таежный житель, медведь, который в теплое время посещал оставленные избушки, но сейчас он спал и только лесные демоны-волки, представляли явную угрозу. Запасы макарон и муки, оставленные Седым, вполне поддерживали силы собаки и она, убедившись своим чутьем, что рядом никого нет, протискивалась в небольшую щель открытой двери только, утолить жажду снегом и справить свои собачьи нужды. Причем, снег она лизала поближе к спасительной елке, готовая в любую секунду вспрыгнуть на неё и уйти по крыше в дырку около трубы.
Меж тем весна извещала о себе все больше и больше. Вроде более веселее по коре застучали дятлы, и прибавилось звуков в безжизненной зимней тайге. О чем-то перекликались кедровки и тикали синицы, стал постепенно разговаривать и обнажаться перекат, и лед уже не сдерживал постепенно просыпающуюся мощь речного потока. На реке появились наледи, застывающие ночами и сыреющие днем на ярком солнце. Скала, на правом берегу, словно бородой обрастала грядой сосулек , но выше была каменная полка под нависающим козырьком отвесной стены и собаки, когда были вместе, любили это место, хорошо прогреваемое солнцем в холодное время. Лайма, осторожно осмотревшись вокруг и не почувствовав ни какой опасности, спустилась к перекату попить свежей воды из обнажившийся промоины переката. Стояла прекрасная погода начала марта и даже двадцатиградусный мороз в тени, не чувствовался на открытом солнцу берегу. Лайму манило их любимое с Витимом место на нагретом камне и она, оббежав промоину вокруг , взобралась на каменную полку, где примостилась на чуть теплом черном камне. Закрыв глаза, она представила, что наступило лето и на берегу, рядом ней находятся и Седой, и Витим, и всем хорошо и спокойно, и таежная жизнь течет, как прежде и никаких демонов поблизости нет. Только свои и друзья, и лето…
Лайма услышала шорох по льду реки и приоткрыла глаза. По льду, в сторону скалы, где она лежала, приближался волк, отрезая ей путь к балагану. Уйти вниз по этой стороне реки не представлялось возможным. Дальше их лежки на каменной полке стояла отвесная стена обледенелого скальника, а возврат назад по пологому склону, преграждал приближающийся волк. Внизу, под скалой, где лежала Лайма, урчала уже обнажившаяся струя потока. Промоина находилась у берега, и сильное течение втягивало под кромку льда все, что туда попадало. Проскакивали по течению прошлогодние желтые листья, осколки отрывающегося припоя и сила пробуждающегося течения была столь велика, что грозила смертью подо льдом всему живому попавшему сюда. У волка оставался один путь подхода к лежащей в скальной ловушке собаке, и это был лишь единственный путь отхода для Лаймы. Узкая каменная полка карнизом нависающая над перекатом могла пропустить только одного волка и он, оценив обстановку, стал подбираться поближе. Лайма вскочила со своей каменной лежанки и, оскалив зубы, ждала последнюю схватку, решив продать свою жизнь подороже…
Собаки могли как-то спастись в балагане, но его дверь открывалась только изнутри, несколько утопая в потае-притолке и открыть ее снаружи смог бы тот, кто на уровне человеческого роста сумел дотянуться до кожаного ремня. Ремень тот находился в полутора метрах от земли. Ещё раньше, поцарапавшись в дверь и чувствуя за ней что-то съестное, собаки так и не смогли ее открыть. Единственный путь вовнутрь все же был через крышу балагана, нависающую в двух метрах от земли. Всего полметра толи, свисающей с крыши, не давали возможности запрыгнуть на нее, и это впоследствии сыграло спасительную роль для Лаймы. Впрочем, на крышу можно было попасть и другим способом, еще осенью на неё свалилась небольшая подгнившая елка, которую Седой планировал использовать на дрова.Елка стояла на пригорке со стороны тундры и, падая, верхушкой оказалась на балагане. Балаган не повредился, а Седой обрубив нижние сухие ветки, оставив боковые, где иногда развешивал мокрое белье или сушил соленую рыбу. Собаки обтоптали весь снег под балаганом, прячась от метели то с одной стороны, то с другой и попробовали пробраться в балаган по елке. Ветки сверху не были обрублены и стояли непролазным частоколом, а не толстый ствол не давал крупной собаке пробраться на крышу. После нескольких попыток и срывов, Витим оставил это безнадежное дело, а Лайма, пробравшись почти полностью, тоже сорвалась вниз. Ей не хватило всего одного метра елки и её лапы поскользнулись на оледеневшем дереве. Лайма повторила все вновь и со второй попытки оказалась на крыше. Снег полуметровым слоем засыпал все. Кроме трубы от «буржуйки» ржавым столбиком торчавшей на белоснежном покрывале.
Лайма подбежала к трубе и разрыв небольшой участок в снегу у ее основания, обнаружила щель. Сунула туда свой нос и ее обдало не сильным, но для собачьего обоняния довольно чувствительным запахом съестного… Усиленно работая лапами, ей удалось расширить щель в толе до того, что стала видна внутренность балагана, освещенная единственным заиндевелым окном. Все оставалось, как и прежде на местах и смятая постель на нарах, как будто Седой только что их покинул и котел с промерзшим супом на буржуйке и даже кусок хлеба на столе, раскрошенного мышами не до конца. Лайма наполовину просунула худое тельце в отверстие, осматривая, куда прыгнуть. Ближе всего находился стол и Лайма, наконец, просунувшись в отверстие, упала прямо на него. Забыв обо всем, она стала рыскать по каморке, съев остаток хлеба и подлизав все крошки на столе.
В котле на печке стоял замерзший суп с макаронами и видневшимся изо льда остатками костей изюбра. Она попыталась что-то выгрызть со льда, но едва только достала до остатка кости и, полизав лед, почувствовала приятное томление в желудке. По сравнению с непривычной пищей из лесных полевок здесь стоило разгуляться голодной собаке, но царапанье лап снаружи двери, заставило Лайму подбежать к двери. Там, за дверью оставался её друг по несчастью, такой же голодный пес Витим и Лайма, приникнув носом к дверной щели, поскулила в ответ. Витим, с наружной стороны усиленно заработал лапами, отрывая куски промерзшего снега у порога.
Дверь примерзла в нижней, заметенной снегом части и никак не поддавалась усилиям Лаймы открыть ее. Схватить зубами и потянуть дверь на себя, Витим не догадался, да и дотянувшись до ручки, он бы не смог сделать это, уж очень неудобно для собачьих зубов был прикреплен ремень на ручке. С другой стороны, именно это обстоятельство и спасло впоследствии Лайму от самого страшного… Дверь, скрипя пружиной, открывалась легко только изнутри и вскоре полоска снега, разогретая дыханием двух собак, растаяла и Лайма, надавив головою на дверь, чуть приоткрыла её. Щель оказалась вполне достаточная, чтобы Витим просунулся в балаган…..
Что тут началось! Голодные собаки подобрали все съестное до крошки сухаря и принялись за промерзший суп, постепенно выгрызая лед вместе с остатками макарон и костей. Котел не удержался на буржуйке и, рухнув на пол, испугал врассыпную кинувшихся собак. Когда испуг прошел, они вдвоем засунули голову к остаткам супа и с чавканьем и урчанием вылизали котел до блеска. Сытые и довольные собаки взобрались на нары, накрытые рванным ватным одеялом и, чувствуя едва сохранившийся запах Седого, умиротворенно закрыли глаза. Долгая зимняя таежная ночь трещала пятидесятиградусным морозом и все живое в своих норах, берлогах и дуплах притихло, замерло ожиданием чего-то таинственного, такого необычного и сказочного для людей и такого закономерного для лесных обитателей. Что-то в этом подлунном мире изменилось и восходящее на заре солнце должно было известить всем, что еще один год прошел, что мир уже также изменился совсем мало, на каких-то десяток минут… Но что эти минуты значили для собак и для всей таежной природы? Совсем немного и так много, всего лишь переход солнца к лету, к будущей весне и теплу, к надеждам на лучшее… Витим, однако спал неспокойно и его ухо, направленное в сторону тундры, уловило какой-то посторонний звук, тревожной нотой повисающий над кронами елей и пихт.
Пес приподнял голову и прислушался. Звук повторился с одного конца тундры и тут же ему ответил второй, идущий с противоположного края. Звук более высокой протяжной нотой призывал Витима вернуться в те далекие времена к его старым предкам, еще не знавшим человека и охотника… С одной стороны таежный призыв волновал его какой-то непонятной волной свободы и совершенно другой жизни… С другой он чувствовал голос смерти, неотвратимо сжимающей кольцо их существования в мире, где когда-то правил человек, их друг и защитник, человек, который всегда появлялся вовремя и говорил с ними совсем другим голосом. Вот и теперь, две одинокие собаки еще надеялись, что появится Седой и все страхи уйдут, растворятся в бескрайней тайге, как плохой сон, который бывает не только у людей. Вот, вот послышится шорох лыж или рокотание лодочного мотора и все станет как всегда. Они, как когда-то щенками, уткнуться в его пропахшие табаком руки и долгими вечерами будут слушать его Разговоры о жизни и делах человеческих, склоняя головы то вправо, то влево, будто понимая все проблемы Седого.
Лайма еще не понимала по своей молодости грозящей им опасности, но Витим, чувствуя ее, все более напрягал мышцы и слух, готовясь в последний раз защитить то, что ему поручено охранять. Он чаще стал выбегать на бугорок за балаганом, принюхиваясь и напрягая весь свой слух, но все оставалось по-прежнему тихо и мирно. Выскочив поутру из балагана, собаки, не отдаляясь далеко от жилища, обходили их территорию, но пока не заметили на снегу посторонних следов, не считая недавно пробежавшего соболя и перебежавшего реку косого. Лайма быстро поняла, как попасть в балаган, хорошо зная дорогу по упавшей елке на крышу, но она не могла спасти Витима, и сколько он не пытался пробраться в лаз под трубой через дерево, все кончалось, как и прежде. Витим срывался со скользкого и тонкого ствола на землю, не добравшись до крыши всего на каких-то полтора два метра…
Единственный путь оставался через дверь, когда Лайма первой попадала в балаган, и он, поцарапавшись, ждал, когда же нос Лаймы, просунутый изнутри, приоткроет ему двери. Запасы Седого в балагане вполне могли спасти собак от голодной смерти и, поев все, что нашлось на столе и печке, они нашли еще одну возможность подкормиться. В углу, на небольшой притолке стояли два мешка с мукой и макаронами, из которой Седой пек лепешки и добавлял в супы, и, будучи с хозяином, собаки и не думали попробовать их содержимое. Сейчас же голод заставил их попробовать сухие, но как оказалось вполне съедобные продукты. Дело в том, что мыши, начали «пробовать» их первыми, прогрызя дырки, из которых сыпалось содержимое мешков на пол. Лайма, первой лизнув рассыпавшуюся муку, посчитала ее вполне съедобной и мыши, почувствовав собак, поспешили спрятаться в норы под стенкой балагана. Витим, еще день не прикасался к такой пище, но голод и его заставил забыть то табу, которое когда-то наложил Седой на все «человеческие» продукты без его согласия. С этими мешками и охотой на окрестных мышей, еще можно было протянуть до весны неприхотливым охотничьим собакам, но другие таежные страхи пришли к балагану гораздо раньше весны и Седого…
Еще ночами, Витим, чувствуя неладное, рычал, как будто бы во сне, но утром, выйдя из балагана, собаки заметили вблизи жилья следы крупных волчьих лап. Хищник бродил в полусотне метров от балагана, ещё боясь подойти к нему поближе, видимо чувствуя слабый и не совсем выветрившийся запах человека. Проходил день-два и следы стали встречаться поближе, да и теперь по ночам, вокруг жилья кружило несколько этих голодных таежных демонов. Пока, они не наглели и подбирались к балагану только ночами. Днем, надеясь на свое острое чутье, собаки гуляли вблизи балагана, перебегая через замерзшую речку на другую сторону, где под камнями от осыпающейся скалы можно было поохотиться на больших лесных полевок. Несколько елок и кедр, вблизи балагана частично закрывали вид на лежащую за жильем тундру, но преобладание лиственниц, осыпающих свой покров на зиму, позволяло видеть всю обстановку довольно далеко.
Однажды, сидя у порога балагана, собаки уловили движение за елками. Витим приподнялся, и Лайма с лаем кинулась вместе с ним по пригорку. По тундре, большими прыжками к ближнему лесу убегал молодой волк, видимо разведчик. Собаки сократили свои прогулки в окрестностях балагана до минимума, чувствуя надвигающуюся опасность. Где-то рядом по тайге бродила целая голодная стая, и надо было быть начеку, чтобы укрыться в единственно недоступном для волков убежище, в балагане. По ночам, то справа, то слева от балагана раздавался вой, и по тайге дрожью проходила волна ужаса, поднимала дыбом собачью шерсть на загривке, рокотала где-то глубоко в горле наряженного до предела Витима, в любую минуту готового постоять за Лайму, Седого и их таежный приют. Наступало утро и позднее зимнее солнце золотило вершины елок и листвянок, рассылало яркие лучи всем в этом жестоком мире выживания, и волчьи законы рассыпались искристой порошей под лапами бегущих по снегу собак. Они еще надеялись, что вовремя прозвучит выстрел Седого и придет Весна, и вернется он, и все станет по прежнему в расцветающей тайге.
Погода испортилась, и ветер стал меняться, задувая снег то из тундры, то из-за скал правобережья. Солнце скрылось за низкими снеговыми тучами и собаки, гревшиеся под скалой на берегу реки, поспешили к балагану в надежде укрыться от непогоды. Ветер дул в противоположном направлении от жилья, и Витим не почувствовал надвигающейся опасности и скрипа снега под ногами выходящей из-за елок стаи лесных демонов. Собаки находились гораздо ближе к спасительному балагану, но для открытия двери изнутри, Лайма должна была проскочить вовнутрь жилища через елку и отверстие вблизи трубы. Витиму ничего не оставалось делать, как последовать за Лаймой по елке. Когда она уже была на крыше, лавируя через торчащие остатки ветвей, Витиму удалось почти достичь крыши, но толстый сучок не дал ему разбега для прыжка и он сорвался вниз…
Лайма оставалась в безопасности и, скуля, и лая подбадривала его на еще одну попытку, но три волка уже достигшие балагана, несмотря на глубокий снег, не дали Витиму возможности уйти от них. Лайме оставалось только наблюдать за дальнейшими событиями с крыши балагана. Витим вложил всю свою силу и злость в броске на первого нападавшего волка, и снег впервые окрасился алой кровью боя. Двое волков насели на собаку сзади, пытаясь обездвижить ее, перекусив задние лапы, но им это не удалось! Пока только клочья черной шерсти летели на снег, а Витим трепал, словно тряпку напавшего на него и судя по-всему малоопытного волка. Молодой волк с воем отскочил в сторону и Витим, развернувшись, дал бой двум наседавшим сзади хищникам. Лайма ничем не могла помочь вступившемуся за нее другу и только бегала по крыше с конца в конец, тревожно лая. Витим основательно потрепал второго волка и мог бы выйти из этого боя с минимальными потерями и незначительными ранами, сохранившими ему боеспособность благодаря жесткой и толстой шерсти… Но в тайге нет законов праведного боя и побеждает здесь только тот, у кого на стороне сила. Сила же в тот момент перешла на сторону стаи.
Если можно так сказать по-человечески: «Витим дрался словно лев!», рыча и разбрасывая врагов в разные стороны, но тут подскочили еще три волка, и все превратилось в огненную карусель, обагрившую снег кровью и клочками шерсти собаки и её врагов. Пару минут сражения и все было кончено! Стая рвала последние остатки собаки и уже между волками возникали стычки за каждый кусок добычи. Когда дележ кончился, и только куски шерсти и алый снег указывал на место трагедии, разгоряченные добычей и боем волки, ринулись к балагану, где на крыше, лая на них металась еще одна добыча. Попытки их пробраться по елке на крышу, ни к чему не привели - ветки и узкий, скользкий ствол, защитили собаку, как и нависающая по сторонам балагана крыша. Сколько они не пытались проникнуть на крышу, но достать Лайму из-под нависающего толя было невозможно, и, немного покрутившись, стая ушла в тайгу. Лайма же пробралась в балаган и дрожа всем телом от страха и увиденной расправы, примостилась на постели Седого.
Прошло два дня, и снежная метель сровняла все следы вокруг избушки. Тайга, веками видевшая и не такое в период паводков, ураганов и лесных пожаров, легким ветерком отряхнула с веток елей и кедров снежную пыль, застыла в лучах поднимающегося солнца. Казалось, ничего не нарушает эту тишину, кроме сердца собаки в затерянном посредине зимы балагане, но вот с дерева на дерево перелетел белка-летяга и дятел забарабанил веселее, а на скале правого берега, обращенной к солнцу, повисла первая сосулька. Лайма еще два дня боялась показаться из балагана, но волки не появлялись и она, решилась выйти наружу, слегка приоткрыв носом дверь изнутри. Ни чутье, ни ее острое зрение, опасности не почувствовало и Лайма обежала вокруг балагана, еще не решаясь отойти подальше и все время оглядываясь на спасительную ель, касающуюся крыши. Волки обладали природной хитростью, так необходимой для существования в тайге, но и охотничьи собаки за тысячелетия общения с людьми научились многому, выживая в суровых условиях дикой природы.
Лайма протоптала тропу к ели и могла за короткое время забраться по ней на крышу, тогда как волкам, чтобы достигнуть балагана, пришлось преодолевать глубокий снег от тундры и первых к жилью елок. Причем, со временем сама природа помогла собаке, покрыв при оттепели и солнце всю поверхность снега предательским настом, по которому невозможно становилось пройти без шума и треска ломающегося ледка. Прошел январь и февральское солнце все больше задерживалось на небосводе, укрепляло наст и Лайма, даже не проваливалась в снег в отличии от тяжелых волков и метра не проходящих по насту. Несколько раз при ночном морозе, они пытались осадить и проникнуть в балаган, оставляя следы зубов на древесной фанере, но дверь поддавалась только изнутри.
Днем волки не показывались, и лишь попытавшись один раз перехитрить собаку, залегли в ближних елках, но Лайма вовремя почувствовав опасность, бросилась к елке, на какой-то десяток метров, опередив прыгающего по насту волка. В тот раз она оказалась на волоске от гибели и, прыгнув на ствол ели, поскользнулась одной задней лапой, все же удержавшись на стволе. Когда она уже была в метре от крыши, волк попытался прыжком сбить её с елки, но спасительная торчащая сбоку ветвь отпружинила только щелкнувшего зубами хищника. Чувствуя себя в безопасности, Лайма «отыгралась» на разъяренном волке таким лаем с крыши, что перевод его на человеческий язык не пропустила бы даже самая либеральная цензура…
Волки оставили в покое одинокую собаку, прекратив, на некоторое время безрезультативную охоту у балагана и занялись поисками более крупной и доступной добычи. Тайга рационально распределяла свои запасы среди всего зверья и волкам, тоже повезло с одним отбившимся от стада изюбром. Они долго преследовали оленя по тундре и там, где наст на каменистом плато, оказался не таким плотным, догнали обессиленную долгим гоном добычу. Сработал один из постоянных законов тайги: «Пока хищник занят одной добычей, ты можешь жить спокойно!, который и дал возможность Лайме безбоязненно прожить одной еще некоторое время… Однако волки не прекращали своих попыток достать одинокую собаку и приходили по ночам, ища лазейку в балагане и подрываясь под его стены и Лайму спасала только мерзлота, уровень которой поднимался с сильными январскими морозами. Почва каменела до состояния бетона, и даже крепкие волчьи клыки ничего не могли поделать, мерзлая земля надежной крепостью защищала балаган. Попытка попасть в жилище Седого через дверь, также оканчивалась неудачей, хитрая ее конструкция, не позволявшая схватиться за что-либо зубами, также спасала собаку. В момент таких волчьих осад Лайма дрожала всем телом, чувствуя, как к ней подбирается сама смерть, но балаган мог взломать только один таежный житель, медведь, который в теплое время посещал оставленные избушки, но сейчас он спал и только лесные демоны-волки, представляли явную угрозу. Запасы макарон и муки, оставленные Седым, вполне поддерживали силы собаки и она, убедившись своим чутьем, что рядом никого нет, протискивалась в небольшую щель открытой двери только, утолить жажду снегом и справить свои собачьи нужды. Причем, снег она лизала поближе к спасительной елке, готовая в любую секунду вспрыгнуть на неё и уйти по крыше в дырку около трубы.
Меж тем весна извещала о себе все больше и больше. Вроде более веселее по коре застучали дятлы, и прибавилось звуков в безжизненной зимней тайге. О чем-то перекликались кедровки и тикали синицы, стал постепенно разговаривать и обнажаться перекат, и лед уже не сдерживал постепенно просыпающуюся мощь речного потока. На реке появились наледи, застывающие ночами и сыреющие днем на ярком солнце. Скала, на правом берегу, словно бородой обрастала грядой сосулек , но выше была каменная полка под нависающим козырьком отвесной стены и собаки, когда были вместе, любили это место, хорошо прогреваемое солнцем в холодное время. Лайма, осторожно осмотревшись вокруг и не почувствовав ни какой опасности, спустилась к перекату попить свежей воды из обнажившийся промоины переката. Стояла прекрасная погода начала марта и даже двадцатиградусный мороз в тени, не чувствовался на открытом солнцу берегу. Лайму манило их любимое с Витимом место на нагретом камне и она, оббежав промоину вокруг , взобралась на каменную полку, где примостилась на чуть теплом черном камне. Закрыв глаза, она представила, что наступило лето и на берегу, рядом ней находятся и Седой, и Витим, и всем хорошо и спокойно, и таежная жизнь течет, как прежде и никаких демонов поблизости нет. Только свои и друзья, и лето…
Лайма услышала шорох по льду реки и приоткрыла глаза. По льду, в сторону скалы, где она лежала, приближался волк, отрезая ей путь к балагану. Уйти вниз по этой стороне реки не представлялось возможным. Дальше их лежки на каменной полке стояла отвесная стена обледенелого скальника, а возврат назад по пологому склону, преграждал приближающийся волк. Внизу, под скалой, где лежала Лайма, урчала уже обнажившаяся струя потока. Промоина находилась у берега, и сильное течение втягивало под кромку льда все, что туда попадало. Проскакивали по течению прошлогодние желтые листья, осколки отрывающегося припоя и сила пробуждающегося течения была столь велика, что грозила смертью подо льдом всему живому попавшему сюда. У волка оставался один путь подхода к лежащей в скальной ловушке собаке, и это был лишь единственный путь отхода для Лаймы. Узкая каменная полка карнизом нависающая над перекатом могла пропустить только одного волка и он, оценив обстановку, стал подбираться поближе. Лайма вскочила со своей каменной лежанки и, оскалив зубы, ждала последнюю схватку, решив продать свою жизнь подороже…
Аллергия на таящий снег
Зимой в период оттепелей у многих собак появляются признаки аллергии. Это заболевание, известное как "аллергия на таящий снег", в основном вызвано тем, что снег аккумулирует из атмосферы большое количество вредных веществ, а при таянии снега эти вещества начинают выделяться. Концентрация паров бензина, масел,
Сладкая парочка
Ольга Альтовская Как радостно жить, несмотря ни на что! С собачкой гулять надеваю пальто. И – с лаем во двор. Поводок, как струна. По парку кружа, с нами ходит весна. Там светел аллеи платок кружевной! Там солнца сияющий лик надо мной! Там пахнет арбузами тающий снег! Там смел на проталине нежный побег! Морозом последним, зима, не
Я эту собаку запомнил как человека
Я эту собаку запомнил как человека.Случилось такое в концлагере, в 44-м, зимой. Игрался спектакль"Охота ХХ века" Перед шеренгой застывшей, от страха немой. У коменданта была привязанность к догам, И был экземпляр - казался слоном среди всех. Даже эсэсовцы боялись верзилу-бога. И вот этот зверь шагнул величаво на снег. И
Гимн собачника
Не важно - снег или жара, Я выхожу во двор с утра. Я не спортсмен, не дворник и не дачник. Не на работу я спешу, Я так живу и так дышу. Я просто вышла погулять. Ведь я - "собачник". Пусть крутят пальцем у виска, Качают головой слегка, Мол, - крышу почините - протекает! Мне объясняться не досуг, Что этот пёс - мой лучший
Иван Бунин. Стихотворение "Собака".
Бунин Иван Алексеевич Мечтай, мечтай. Все уже и тусклей Ты смотришь золотистыми глазами На вьюжный двор, на снег, прилипший к раме, На метлы гулких, дымных тополей. Вздыхая, ты свернулась потеплей У ног моих — и думаешь... Мы сами Томим себя — тоской иных полей, Иных пустынь... за пермскими горами. Ты вспоминаешь то, что чуждо