Одна среди демонов
Одна среди демонов
Александр Гузенко, Ростов-Дон-Забайкалье, 2010-2012 гг.
из книги "Призрачный пес тайги"
«Позови, я пройду сквозь глухую тайгу
Позови, я пройду сквозь метель и пургу
Оглянись, неприметной таежной сосной
Уж давно, я стою за твоею спиной…
Седой заглушил мотор, и лодка уперлась в гальку пологого берега реки в том месте, где на пригорке стоял их летний старательский балаган. Засидевшиеся в лодке собаки с лаем выскочили на берег, предупреждая всю окрестную тайгу о своем появлении. Первым выскочил Витим - черный мулат-пес с признаками породы лаек и уже больше походившая на лайку-хаски, с характерно закрученным хвостом, молодая собачка по кличке Лайма……Седой, работавший по совместительству сторожем и охотником в старательской бригаде, вытащил из моторки пару мешков с продуктами и по одному отнес их к балагану, осмотрев прилегающую территорию. Летний балаган, сделанный из еловых досок и обитый толью от дождей, стоял на высоком пригорке в полусотне метров от чистой и порожистой таежной реки. Бригада подводников добывала ценный нефрит на речных ямах, но к зиме все уходили в город и только Седой и собаки оставались до холодов поохотиться и заготовить в засолке местной рыбы.
Дело в том, что к брошенным старателями избушкам, повадился медведь, разваливший многие продуктовые заготовки, но карабин всегда был на взводе, в случае появления разбойника. Стоило оставить в тайге без присмотра какое-нибудь съестное добро и зверье тот час же использовало все возможности по добыче дармовой пищи. У выгребной ямы встречались следы почти всех обитающих в этой тайге животных, начиная от самой мелкой землеройки до волчьих и медвежьих следов. Местные охотники пробовали оставлять на время своего отсутствия капканы, запах железа которых отпугивал многих хищников, но проходило время и зверье привыкало и к такому запаху, обходя капканы и забираясь в избушки. Стоило оставить собак, которых вообщем-то обходило большинство зверья, как появлялись многочисленные в этих местах тундровые волки и никакие собаки не смогли противостоять этим таежным демонам.
Ужасная смерть ждала всех не имеющих возможности противопоставить против стаи волков человеческое оружие. Собаки чувствовали поддержку человека и в вечернее время старались держаться ближе к Седому. В этот раз Седой отлучался недолго к старателям из соседнего района в часе езды по реке. У соседей лежала часть продуктов, завезенная еще зимой по льду и вполне достаточная для месячного пребывания в тайге, когда на неё не ляжет первый снег и все работы закончатся. По реке пойдет шуга и до неё, пока еще можно пройти моторкой вверх, придется уходить в город до следующего сезона.
В этих северных местах, зима долго не церемонится, и снег может посыпаться уже в конце сентября. Короткая октябрьская осень и глядишь, кончилось недолгое таежное лето. Седой пил чай у разведенного рядом с балаганом костра, а собаки ждали своей порции, заглядывая ему в глаза, пока он встанет и пойдет к тут же выкопанной в вечной мерзлоте яме. Там на глубине в полтора метра находился настоящий лесной холодильник с заготовленным ещё с июля мясом изюбра. Седой отрезал обычно пару кг от вынутой ляжки и им хватало питания на неделю. Себе он варил шулюм и заодно кормил Лайму и Витима, приправляя собачьи порции крупой или сухарями.
Собаки с нетерпением ждали своей порции и знали свои миски, рьяно охраняя их каждая, от посягательства соседки. Седой наливал похлебку сначала старшему Витиму и тот, рыча, сразу припадал к еде, в то время пока Лайма крутилась рядом, ожидая своей порции. Собаки никогда не страдали отсутствием аппетита и если, что-то оставалось в мисках у конкурента, одна из них мгновенно подскакивала и очищала посуду. После трапезы, Седой уходил в балаган и отдыхал на нарах застеленных лосиной шкурой, а собаки, сытые и довольные жизнью, располагались на пригорке и нежились в лучах последнего летнего солнца.
Погода последних летних дней улыбалась всем своим безоблачным небом, редкой, безветренной тишиной таежных далей и лишь изредка срывающийся ветерок из речного ущелья, приносил запахи замшелых хвойных распадков, грибов и багульника с соседней тундры. Река шумела перекатами и делала в этом месте крутую извилину, резко уходя за поворот ограниченный высокими скалами правобережья. Напротив балагана с другой стороны реки, скальный участок возвышался почти на стометровую высоту, и река омывала с этой стороны и с другой за поворотом. Если подняться на седловину против балагана, то открывался чарующий вид на уходящую к горизонту безлюдную тайгу с редкими участками тундр, образовавшихся на месте лесных гарей.
Когда-то здесь бушевал пожар, и тайга выгорела на несколько километров вблизи балагана, постепенно заросла багульником и ягодниками, снабжавшими Седого брусникой и черникой. Краем леса на тундру и ягельные поляны с противоположной стороны иногда выходили лоси и изюбры. Тогда взяв карабин и используя утренний туман, Седой затаивался в крайних с тундрой елках и, если фартило, то мясо изюбра пополняло его «холодильник» надолго. В реке водилась всякая таежная рыба и Седой, соорудив из ивняка нехитрую удочку, разнообразил их кухню хариусами и ельцами, для чего на открытых и заросших местами косах, ловил на насадку кузнечиков. Собаки с интересом наблюдали, как их хозяин подкрадывался к сидящему на солнцепеке кузнечику и накрывал его кепкой или рукой.
Наглые ельцы сжирали кузнечика гораздо активнее и время на ловлю кузнечиков уходило больше, чем на ловлю ельцов, что раздражало Седого и ему казалось, что собаки над ним смеются. «Лоботрясы!!!-негодовал он про себя. – Лучше б ловить помогали…» Пойманные ельцы в свою очередь становились насадкой на налима, обитающего в яме под скалой. К вечеру Седой наживлял ельцами пару закидушек на толстой леске с галькой вместо грузила и закидывал всю снасть в омут. К утру на всех закидушках сидели толстые и скользкие налимы, и жителей балагана ждало жаркое к утреннему чаю. Головки налимов делились между собаками, а деликатесную печень уплетал сам Седой, наслаждаясь хорошей погодой и вообще жизнью здесь, спокойной и далекой от городской суеты.
К его сожалению такая жизнь вместе с сезоном кончалась и приближающаяся зима с её мертвой пятидесятиградусной тайгой, заставляла Седого думать о возвращении в город до следующей весны. Он нанимался сторожем у местных старателей-нефритчиков и хоть сам камень не мыл, но научился отыскивать его в береговой гальке не хуже старателей и к зиме возвращался в город с деньгами, проматывал их до копейки, чтобы весной вновь вернутся в свой таежный рай. Седой сел на камень, покуривая трубку, и тут же подскочила Лайма, прижалась к ноге, легла рядом, вздыхая, как человек и предчувствуя что-то, о чем Седой не знал, да и не хотел знать.
Он жил одним днем от прихода старателей и маленького праздника с выпивкой, до прихода гостей, таких же, как он бродяг с соседнего прииска и следующего маленького праздника. Здесь в горах не брал передач телевизор, который каждый зимний вечер развлекал его в городе, неслышно было и новостей по «транзистору». В динамике лишь что-то трещало и лишь иногда прорывалось китайское радио с его непонятной речью и музыкой иногда похожей на европейскую. Китайская радиостанция вещала и на русском, и он тогда мысленно называл их передачи «китайским маяком», слушал восточную эстраду с мелодичными песнями китаек. Почему то он представлял китайских женщин всегда в длинных платьях и с высокими прическами в виде башни, тем путая их с японками, хотя они давно уже походили на европеек.
Седой представлял, как он, вернувшись в город, утонет в мягком диване с холодным пивком у телевизора, где целый вечер будут прокручивать футбольные и хоккейные матчи, и не надо будет ходить все дальше от балагана в поисках сухих дров. Китайских скупщиков нефрита Седой любил за то, что они хорошо платили в отличии от государства, которое давало копейки. Чиновники от государства могли появиться всего один раз за лето, чтобы скупить все почти даром и еще обложить его таежное пребывание налогом. Китайцы под видом туристов появлялись чаще и непонятно, как они перевозили камень через границу? Наверно хорошо платили тем же чиновникам. Его мысли и вхождение в вечернюю нирвану прервал резкий укус овода, незаметно севшего на руку, и Седой резко шлепнул левой рукой по плечу, но овод уже улетел.
Овода досаждали все лето и собак, и его даже больше, чем таежная мошка, и Седой нашел еще один плюс в городском диване, где овода не беспокоили. Красный лист спланировал с ближайшего дерева прямо на плечо Седого, напоминая, что лето кончилось и надо браться за дела, которых в тайге никогда не переделаешь, даже если не будешь лежать на берегу и за тебя все сделают друзья. Да и друзья то далеко и что случись, скорой помощи, как в городе не дождешься, а произойти может всякое от встречи с медведем, до просто вывихнутой ноги и выживать как-то придется.
«Тфу черт!» – Седой вспомнил лукавого и тут же подумал: «К чему бы это? Такие мысли зря не приходят» Он за многие годы житья в тайге чувствовал опасность, но не мог понять, с какой стороны её ждать? Погода стояла отличная и река не могла внезапно подняться от дождей и внезапных селей сверху. Медведи и волки тоже не беспокоили – всем хватало пищи в летней тундре, и, однако, что-то не стыковалось в его подсознании, давило непонятной болью под правым ребром. Седой встал с валуна, намериваясь набрать воды и сварить к вечеру себе и собакам похлебку с мороженным в яме с мерзлотой куском ляжки от изюбра. Этот своеобразный холодильник выручал его все лето и даже к осени еще держал мясо в свежести.
Настанет зима и яма вновь накопит холода до следующего лета, а там и холодный морс из болотной клюквы и водочка, привезенная друзьями по случаю. Собаки преданно смотрели на Седого, и он знал, что они все слышат без разговора, и на данный момент они единственные собеседники, и их души разговаривали с его душой. Первым завилял хвостом Витим, Лайма поддержала. Все ждали обеда, и Седой пошел в балаган за ведром. Каждая, даже самая мелкая и незначительная деталь, может изменить судьбу. Что такое сказать «Ведро воды!» Ничего особого, то что мы делаем каждый день не замечая и однако, шаг влево, шаг вправо и в безоблачный день горизонт меняется и приходит небольшая тучка…
Так и у Седого, стоило ему набрать ведро воды, повернуться к дому и сделать всего пару шагов - страшная боль пулей пробилась чуть ниже правого ребра. Седой выронил ведро, и оно покатилось по гальке к реке, отдав ей все, что только взял у реки.
Седой очнулся весь в поту от прикосновения собачьего языка, и Витим, и Лайма стояли рядом, поскуливая и периодически пытаясь вызвать его к реальности своими шершавыми языками. Боль вроде и утихла, но стоило ему пошевельнуться, вновь вспыхивала с прежней силой. Он с трудом дополз до балагана и едва, дотянувшись до ящика с лекарствами, где лежал «Кеторол», разорвал зубами упаковку и проглотил сразу две таблетки. Преодолевая боль, подтянулся на нары и упал в каком-то непонятном бреду. Таблетки немного подействовали, и Седой заснул, но не надолго. Боль возобновилась под утро. Правый бок будто онемел и Седой задумался о том, что случилось, строя разные домыслы о печени, которой он часто и безбожно пользовался, и теперь она взбунтовалась.
Вспомнил прошлые гулянки здесь и в городе, где они с друзьями по неделе отмечали летние заработки, и пришел к выводу, что когда-то с возрастом приходится «собирать камни». Версию с камнями в печени Седой сразу же взял на вооружение и стал размышлять, как в городской больнице ему смогут помочь, но для этого еще надо добраться до города. Правый бок ныл и непонятно становилось: «Где же, где же оно ноет?» На самом деле все обстояло ещё хуже, и его мог убить обыкновенный аппендикс, от которого легко спасалось Человечество, но это все зависело от простой городской операционной. А её не предполагалось в дикой тайге и Седому оставались считанные часы. Распухший аппендикс в любую минуту мог взорваться внутри и прикончить Седого быстрее таежного медведя.
Он впал в забытье, и ничто уже не могло спасти его, кроме Её Величества «Случайности». На соседнем прииске кончилась водка и курево, и двое охотников-старателей снарядились в город за «главным» и продуктами. До ближайшего поселка, где их ждал хозяйский «УАЗик», по реке предстояло пройти почти 200 км перекатами и шиверами. Столько же оставалось и до города по таежной грунтовке, где особенно не разгонишься! Однако без привычного «подспорья» не работалось и за месяц до зимы еще могло подфартить и купцы из Китая, были непрочь выложить кучку «бакинских» за кучку камней. Именно это обстоятельство и спасло Седого. По неписанному закону тайги, охотники не могли проехать мимо, не заглянув по пути в балаган, где в полусознании лежал Седой.
Он то приходил в себя, прося пить, то опять проваливался в забытье и осторожно перенесенный на телогрейки на днище восьмиметрового таежного бата, забылся вовсе. Двадцатисильная «Ямаха» фыркнула и понесла бат вверх, с каждым километром приближая Седого к спасительному городу. Только две собаки, подбежавшие к берегу стали свидетелями всего происшедшего, но людям в тот момент было не до собак… Все решала скорость лодки, и разве что сидевший на румпеле старатель в последний раз оглянулся на берег, надеясь, что Седой ненадолго задержится в больнице… Витим молча смотрел на уходящую лодку, зная, что хозяин вернется, как было уже много раз, а Лайма с воем ринулась по берегу. Пробежав с километр за лодкой, собака остановилась. Путь преграждала отвесная скала, а против бешенного в том месте течения, плыть бесполезно и Лайма долго смотрела вслед уходящего бата, пока тот не скрылся за поворотом.
Уже поздно ночью «УАЗик» затормозил у приемного входа в больницу и дежурный врач, видя критическое состояние Седого, приказал обслуге скорее готовить операционную. Почти до утра длилась сложная операция с лопнувшей кишкой гнойного аппендицита, и Седой мог рассчитывать только на спасительную таежную закалку. Усталый хирург вышел из операционной лишь под утро. Сев в дежурке покурить, столкнулся с вопросительным взглядом молодой практикующейся врачихи: «Рая, пятьдесят на пятьдесят! Таких случаев у меня по пальцам можно пересчитать за всю практику… Как они его довезли? Под четыреста по такой дороге. Здоровяки же эти ребята. Сказано «таежники», не то что городские!
Седой пролежал в реанимации неделю и при этом несколько дней его сознание, то терялось, то просыпалось, скорее от шума осеннего дождя за окном. Ночью он засыпал только с помощью уколов, и боль, занимавшая все его воображение, превращалась в кошмарные сны за тонкими стенами таежного балагана. Однажды утром, ему даже показалось, что его лоб трогает шершавый язык его собак, но это была лишь ладонь медсестры, приходящей с термометром. Впервые он забыл, зачем он лежит на этой койке и мысль о собаках уже неотъемлемо приходила к нему каждый час. К сожалению, вернуться к собакам до весны, у него возможности не было.
Несколько осложнений после тяжелой операции, едва ли не свели на нет все его желания вернуться в тайгу хоть на день. Еще почти месяц провалялся он на больничной койке, и наступившая рано снежная и холодная зима перечеркнула все его планы, и добраться до тех мест даже на снегоходе никто из охотников не решился. Слишком уж опасная река летом, зимой грозила незамерзающими шиверами и порогами, и спуститься по ней к балагану мог только самоубийца. Среди знакомых Седого таких не нашлось. В декабре Седой даже рискнул обратиться к вертолетчикам, но они заломили такую цену, что ему пришлось и эту мысль притормозить где-то в глубинах своего сознания…