Необычайные приключения корабельной собаки
Я — юнга
Осенью сорок второго после долгих мытарств я оказался в одном из портов Черноморского побережья Кавказа. Позади остался тревожный путь в несколько тысяч километров. Ехать приходилось то на крыше пассажирского поезда, то, свернувшись калачиком, в «собачьем ящике», то просто в тамбуре. А когда удавалось пронырнуть в общий вагон и забраться под самый потолок на третью полку — наступало великое блаженство. Можно было вытянуться во весь рост и, положив под голову руку, предаться дреме. И как не хотелось покидать обжитое место, когда появлялся воинский патруль или контролеры, которые уже на следующей остановке высаживали незадачливого «зайца». Хорошо еще, что не сдавали в милицию…
Правда, я стремился попасть в Севастополь, но Крым оккупировали гитлеровцы.
Я сидел на кромке причала и, болтая ногами, смотрел на синеву моря, когда ко мне подошел моряк в расклешеных брюках, в фуражке с якорем и медалью «За отвагу» на груди.
— Ты, как сюда попал, огалец! — удивленно спросил моряк.
— Через забор… Там дырка…
— Ясно, что не через КП. Откуда сам-то?
— Из Иванова…
У-у-у, — покачав головой, присвистнул моряк, — далече же ты забрался! К родным что ли, или как?
Вспомнив свой первый неудавшийся побег на фронт, когда я сел на товарный поезд с пушками и вместо Запада попал на Восток, в знаменитые Гороховецкие лагеря, откуда сопровождающий привез меня домой, сдал маме под расписку, я, не долго думая, выпалил:
— Мать под бомбежкой погибла, отец на фронте…
— Вроде Иваново-то не бомбили?
— Так она была у тети Тани, — после небольшой паузы, не смея взглянуть в глаза моряка, соврал я опять. — В Новгороде… Да нет, в Ленинграде…
Моряк пристально посмотрел на мою грязную одежду, на просящие «каши» ботинки, из которых торчали голые пальцы, и решительно сказал:
— Айда со мной…
Минуя два больших корабля, мы подошли к маленькому, на мачте которого трепетал такой же бело-синий флаг, как и на всех остальных. Катерный тральщик, как я узнал позже, с бортовым номером «558», был пришвартован кормой у стенки причала.
На катере стоял другой моряк с красной повязкой на рукаве и с пистолетом на боку. Козырнув моему спутнику, он спросил:
— Кого привел, Николай?
— Не видишь, парнишку…
— Вижу, что не девушку с танцплощадки!
— Брось трепаться, тезка! Накорми лучше человека. Изголодался, наверно, — обернувшись ко мне, назидательно сказал: — Поешь — жди меня здесь!
— Через несколько минут, держа в руках миску с макаронами и мясом, большую краюху белого хлеба, я сел на кнехт и забыл обо всем на свете. Кроме незнакомых, но съедобных фруктов, которые удалось добыть в садах местных жителей, три дня ничего не ел. Глотая вкусную и жирную пищу, я и не подозревал, что в эти минуты решается моя судьба, которая сделает крутой поворот и свяжет меня с флотом.
…— Товарищ мичман, Степан Иванович! — убеждал Белов, — ведь на многих кораблях есть юнги. Да что на многих! Почти на всех. Да и не добраться ему домой…
— А с аттестатами как будет? — вмешался боцман и, загибая пальцы, стал перечислять: — Продовольственный, вещевой, денежный…
— Что ж мы, братцы? — обратился Белов ко всем катерникам. — Не прокормим и не оденем одного мальчишку?
— Так-то оно так! — согласился боцман. (Потом я узнал, что у него в оккупации остались два сына, мои ровесники).
— Товарищ мичман! — снова обратился Белов к командиру и, видно, прочитав в глазах Руденко «добро», радостно воскликнул: — Я из огальца такого рулевого-сигнальщика сделаю — всему флоту на зависть!
— Ну что ж! Веди сюда своего сигнальщика, — подвел черту мичман.
Пройдя вслед за Беловым по верхней палубе и, опустившись вниз по трапу с начищенными до блеска медными поручнями, я очутился в небольшой комнате, кубрике, как узнал потом.
Сидящие моряки, как мне показалось, испытующе смотрели на меня. А я стыдился своего вида при этих подтянутых красивых людях.
— Звать-то как? — спросил один из них в синем кителе с нашивками на рукавах.
— Сколько лет? — вмешался второй моряк.
— Слава Федоров, сжимая пальцы ног, чтобы не выпячивались из ботинок, ответил я. И опять соврал, прибавив себе два года: — Четырнадцать уже…
— Тут старшина кое-что рассказал о тебе, — проговорил моряк в кителе, — порешили мы взять тебя юнгой. Не струсишь?
— Юнгой?! — вскрикнул я от радости. — Да я, да у меня… да вот, — и стал судорожно отстегивать булавку на наружном кармане грязной рубахи, где хранилось самое дорогое. — Вот… посмотрите…
Я выложил на стол удостоверения о сдаче норм на значки БГТО, БГСО, ПВХО и Ворошиловского стрелка III степени. Там была и вырезка из Ивановской пионерской газеты «Будь готов!», где говорилось, что я как командир лучшего тимуровского отряда награждаюсь поездкой в Артек.
— О! Да ты почти военный человек, — одобрил Белов. — Хоть сразу в бой! Ну, а в Артеке-то был?
— Откуда! В июле сорок первого должен поехать… А тут война… Не до Артеков…
— Верно, юнга! Не до Артеков, да и сам Артек занят фашистами. Вот освободим Крым, туда на полном основании прибудешь.
Весь день прошел, как во сне. Вечером после освежающего и теплого душа, одетый в большую тельняшку, с рукавами ниже колен, в чистые синие трусы, я натянув на себя шерстяное одеяло, сладко уснул на отведенной мне койке.
Сколько я проспал — не помню, но когда после ночи протер слипшиеся глаза, то сначала не понял, где нахожусь. Посмотрев в иллюминатор, расположенный прямо над койкой, я увидел спокойное и ласковое море, которое тянулось к горизонту, сливаясь с голубым, без единого облачка, небом. В каких-то ста метрах от катера из воды то и дело выпрыгивали коричневые с белой грудью дельфины. Залюбовавшись ими, я не заметил как в кубрике оказался Вадим Самсонов.
— Здоров, юнга! — пробасил он. — Я уже вахту отстоял… А ты все валяешься. Ладно, ладно! После такой дороги — поз-во-во-ли-тель-но! — растянув последнее слово, закончил фразу моторист. — Тут всю ночь Белов с дядей Сашей форму перекраивали… Примерил бы!
Только сейчас я заметил, что на тумбочке лежит отутюженная морская форма, поверх которой красовалась настоящая бескозырка со звездочкой и ленточкой со словами: «Черноморский флот».
Я радостно схватил бескозырку. Она оказалась великовата и свисала на уши.
— Ничего, дело поправимое, — успокоил Вадим.
Он взял газету, свернул тугую полоску и заложил кольцом между сукном и дерматиновой подкладкой флотского головного убора.
— Теперь бери…
— Как раз стала, — сияя ответил я.
Надев форму, я посмотрел на себя в зеркало, вделанное в узкую дверцу шкафа. Из грязного оборвыша я превратился в бравого матроса. «Вот бы сейчас на меня посмотрели мама, младший брат Юрка и мои школьные товарищи! Ладно! Пошлю фотографию», — подумал я, с благодарностью вспоминая Николая Белова.
— Иди, покажись братве! Миколе не терпится увидеть тебя! — легонько подталкивая меня к трапу, улыбаясь, проговорил моторист.
Я птицей взлетел на палубу и застыл у выхода из кубрика, не зная куда дальше идти. Заметив меня, Белов призывно махнул рукой. Я побежал к нему.
— С первым походом тебя, юнга! — весело приветствовал меня. Словно сговорившись, к нам поднялись на мостик остальные катерники, которых я видел вчера в кубрике. Они поворачивали меня, придирчиво разглядывая портняжное мастерство Белова и дяди Саши. И все сошлись на том, что «форма в аккурат», но вот «корочки» (то бишь, ботинки) можно безболезненно уменьшить под самый шов носка. И тогда хоть на парад можно!
— А где твои значки? — любопытно спросил кто-то.
Я сказал, что оставил на тумбочке.
— Повесить бы не мешало, — произнес все тот же моряк.
Однако, все порешили на том, что надо прикрепить к форменке только «Ворошиловского стрелка», которым гордятся даже взрослые.
Мы спустились в кубрик. С палубы послышался зычный голос: «Принимайте, братцы, борщ! А то остынет!..».
На столе появился большой эмалированный бачок с щекочущим нос запахом борща. Поочередно, начиная с командира, все наливали в миски содержимое бачка…
Рядом со мной сел высокий, сутуловатый, с длинными, как у Тараса Бульбы, и закрученными снизу русыми усами, моряк.
— Познакомься, юнга! — кивнув в сторону моего соседа, громким голосом произнес Белов. — Пока я не обучу тебя сигнальному и рулевому делу — будешь у дяди Саши помощником. А ты знаешь, что такое морской кок? Есть такая побасенка на флоте — морской кок равен сухопутному подполковнику! — Дядя Саша хмыкнул в усы.
— Значит, ты станешь майором, а в худшем случае — старшим лейтенантом, — продолжал Белов. — А если серьезно, то попробуй, скажем, в пятибалльный шторм приготовить в прыгающей на плите кастрюле вот такой борщ. Тут не только сноровка и опыт нужны, но и разные хитрости. И заметь, у каждого кока — свои…
После обеда я снова стоял на мостике рядом с Беловым. На корме командир отделения минеров Николай Грипич, тот самый моряк, который накормил меня в первый день, готовил трал к спуску на воду. Потом он вместе с помощником начали травить тонкий двойной трос с грузилом на конце. Затем минеры сбросили в море два желтых буя, которые разошлись в разные стороны, да так и застыли, придерживаемые тросами, идущими от кормовой лебедки…
— Теперь надо держать курс, заданный командиром, строго по компасу, — пояснил Белов. — Отклонишься влево или вправо, и останется на дне необнаруженная якорная мина, — посвящая меня в секреты траления, продолжал старшина. — Пойдет здесь другой наш корабль, подорвется!
Вечером я узнал многое о своем старшем друге. Николай Белов был родом из Калинина. В тридцать девятом году пришел на флот по комсомольскому набору. Стал классным рулевым-сигнальщиком. До войны служил на крейсере «Молотов», который и сейчас находится в составе эскадры Черноморского флота. В первые дни войны Николай добровольцем ушел в морскую пехоту. Ходил в разведку, оборонял Одессу, десантировался в Григорьевку. Дважды ранен, последний раз — тяжело. Да так тяжело, что мог «по чистой» отправиться домой. Но, уломав придирчивых медиков, остался служить на флоте.
Осенью сорок второго после долгих мытарств я оказался в одном из портов Черноморского побережья Кавказа. Позади остался тревожный путь в несколько тысяч километров. Ехать приходилось то на крыше пассажирского поезда, то, свернувшись калачиком, в «собачьем ящике», то просто в тамбуре. А когда удавалось пронырнуть в общий вагон и забраться под самый потолок на третью полку — наступало великое блаженство. Можно было вытянуться во весь рост и, положив под голову руку, предаться дреме. И как не хотелось покидать обжитое место, когда появлялся воинский патруль или контролеры, которые уже на следующей остановке высаживали незадачливого «зайца». Хорошо еще, что не сдавали в милицию…
Правда, я стремился попасть в Севастополь, но Крым оккупировали гитлеровцы.
Я сидел на кромке причала и, болтая ногами, смотрел на синеву моря, когда ко мне подошел моряк в расклешеных брюках, в фуражке с якорем и медалью «За отвагу» на груди.
— Ты, как сюда попал, огалец! — удивленно спросил моряк.
— Через забор… Там дырка…
— Ясно, что не через КП. Откуда сам-то?
— Из Иванова…
У-у-у, — покачав головой, присвистнул моряк, — далече же ты забрался! К родным что ли, или как?
Вспомнив свой первый неудавшийся побег на фронт, когда я сел на товарный поезд с пушками и вместо Запада попал на Восток, в знаменитые Гороховецкие лагеря, откуда сопровождающий привез меня домой, сдал маме под расписку, я, не долго думая, выпалил:
— Мать под бомбежкой погибла, отец на фронте…
— Вроде Иваново-то не бомбили?
— Так она была у тети Тани, — после небольшой паузы, не смея взглянуть в глаза моряка, соврал я опять. — В Новгороде… Да нет, в Ленинграде…
Моряк пристально посмотрел на мою грязную одежду, на просящие «каши» ботинки, из которых торчали голые пальцы, и решительно сказал:
— Айда со мной…
Минуя два больших корабля, мы подошли к маленькому, на мачте которого трепетал такой же бело-синий флаг, как и на всех остальных. Катерный тральщик, как я узнал позже, с бортовым номером «558», был пришвартован кормой у стенки причала.
На катере стоял другой моряк с красной повязкой на рукаве и с пистолетом на боку. Козырнув моему спутнику, он спросил:
— Кого привел, Николай?
— Не видишь, парнишку…
— Вижу, что не девушку с танцплощадки!
— Брось трепаться, тезка! Накорми лучше человека. Изголодался, наверно, — обернувшись ко мне, назидательно сказал: — Поешь — жди меня здесь!
— Через несколько минут, держа в руках миску с макаронами и мясом, большую краюху белого хлеба, я сел на кнехт и забыл обо всем на свете. Кроме незнакомых, но съедобных фруктов, которые удалось добыть в садах местных жителей, три дня ничего не ел. Глотая вкусную и жирную пищу, я и не подозревал, что в эти минуты решается моя судьба, которая сделает крутой поворот и свяжет меня с флотом.
…— Товарищ мичман, Степан Иванович! — убеждал Белов, — ведь на многих кораблях есть юнги. Да что на многих! Почти на всех. Да и не добраться ему домой…
— А с аттестатами как будет? — вмешался боцман и, загибая пальцы, стал перечислять: — Продовольственный, вещевой, денежный…
— Что ж мы, братцы? — обратился Белов ко всем катерникам. — Не прокормим и не оденем одного мальчишку?
— Так-то оно так! — согласился боцман. (Потом я узнал, что у него в оккупации остались два сына, мои ровесники).
— Товарищ мичман! — снова обратился Белов к командиру и, видно, прочитав в глазах Руденко «добро», радостно воскликнул: — Я из огальца такого рулевого-сигнальщика сделаю — всему флоту на зависть!
— Ну что ж! Веди сюда своего сигнальщика, — подвел черту мичман.
Пройдя вслед за Беловым по верхней палубе и, опустившись вниз по трапу с начищенными до блеска медными поручнями, я очутился в небольшой комнате, кубрике, как узнал потом.
Сидящие моряки, как мне показалось, испытующе смотрели на меня. А я стыдился своего вида при этих подтянутых красивых людях.
— Звать-то как? — спросил один из них в синем кителе с нашивками на рукавах.
— Сколько лет? — вмешался второй моряк.
— Слава Федоров, сжимая пальцы ног, чтобы не выпячивались из ботинок, ответил я. И опять соврал, прибавив себе два года: — Четырнадцать уже…
— Тут старшина кое-что рассказал о тебе, — проговорил моряк в кителе, — порешили мы взять тебя юнгой. Не струсишь?
— Юнгой?! — вскрикнул я от радости. — Да я, да у меня… да вот, — и стал судорожно отстегивать булавку на наружном кармане грязной рубахи, где хранилось самое дорогое. — Вот… посмотрите…
Я выложил на стол удостоверения о сдаче норм на значки БГТО, БГСО, ПВХО и Ворошиловского стрелка III степени. Там была и вырезка из Ивановской пионерской газеты «Будь готов!», где говорилось, что я как командир лучшего тимуровского отряда награждаюсь поездкой в Артек.
— О! Да ты почти военный человек, — одобрил Белов. — Хоть сразу в бой! Ну, а в Артеке-то был?
— Откуда! В июле сорок первого должен поехать… А тут война… Не до Артеков…
— Верно, юнга! Не до Артеков, да и сам Артек занят фашистами. Вот освободим Крым, туда на полном основании прибудешь.
Весь день прошел, как во сне. Вечером после освежающего и теплого душа, одетый в большую тельняшку, с рукавами ниже колен, в чистые синие трусы, я натянув на себя шерстяное одеяло, сладко уснул на отведенной мне койке.
Сколько я проспал — не помню, но когда после ночи протер слипшиеся глаза, то сначала не понял, где нахожусь. Посмотрев в иллюминатор, расположенный прямо над койкой, я увидел спокойное и ласковое море, которое тянулось к горизонту, сливаясь с голубым, без единого облачка, небом. В каких-то ста метрах от катера из воды то и дело выпрыгивали коричневые с белой грудью дельфины. Залюбовавшись ими, я не заметил как в кубрике оказался Вадим Самсонов.
— Здоров, юнга! — пробасил он. — Я уже вахту отстоял… А ты все валяешься. Ладно, ладно! После такой дороги — поз-во-во-ли-тель-но! — растянув последнее слово, закончил фразу моторист. — Тут всю ночь Белов с дядей Сашей форму перекраивали… Примерил бы!
Только сейчас я заметил, что на тумбочке лежит отутюженная морская форма, поверх которой красовалась настоящая бескозырка со звездочкой и ленточкой со словами: «Черноморский флот».
Я радостно схватил бескозырку. Она оказалась великовата и свисала на уши.
— Ничего, дело поправимое, — успокоил Вадим.
Он взял газету, свернул тугую полоску и заложил кольцом между сукном и дерматиновой подкладкой флотского головного убора.
— Теперь бери…
— Как раз стала, — сияя ответил я.
Надев форму, я посмотрел на себя в зеркало, вделанное в узкую дверцу шкафа. Из грязного оборвыша я превратился в бравого матроса. «Вот бы сейчас на меня посмотрели мама, младший брат Юрка и мои школьные товарищи! Ладно! Пошлю фотографию», — подумал я, с благодарностью вспоминая Николая Белова.
— Иди, покажись братве! Миколе не терпится увидеть тебя! — легонько подталкивая меня к трапу, улыбаясь, проговорил моторист.
Я птицей взлетел на палубу и застыл у выхода из кубрика, не зная куда дальше идти. Заметив меня, Белов призывно махнул рукой. Я побежал к нему.
— С первым походом тебя, юнга! — весело приветствовал меня. Словно сговорившись, к нам поднялись на мостик остальные катерники, которых я видел вчера в кубрике. Они поворачивали меня, придирчиво разглядывая портняжное мастерство Белова и дяди Саши. И все сошлись на том, что «форма в аккурат», но вот «корочки» (то бишь, ботинки) можно безболезненно уменьшить под самый шов носка. И тогда хоть на парад можно!
— А где твои значки? — любопытно спросил кто-то.
Я сказал, что оставил на тумбочке.
— Повесить бы не мешало, — произнес все тот же моряк.
Однако, все порешили на том, что надо прикрепить к форменке только «Ворошиловского стрелка», которым гордятся даже взрослые.
Мы спустились в кубрик. С палубы послышался зычный голос: «Принимайте, братцы, борщ! А то остынет!..».
На столе появился большой эмалированный бачок с щекочущим нос запахом борща. Поочередно, начиная с командира, все наливали в миски содержимое бачка…
Рядом со мной сел высокий, сутуловатый, с длинными, как у Тараса Бульбы, и закрученными снизу русыми усами, моряк.
— Познакомься, юнга! — кивнув в сторону моего соседа, громким голосом произнес Белов. — Пока я не обучу тебя сигнальному и рулевому делу — будешь у дяди Саши помощником. А ты знаешь, что такое морской кок? Есть такая побасенка на флоте — морской кок равен сухопутному подполковнику! — Дядя Саша хмыкнул в усы.
— Значит, ты станешь майором, а в худшем случае — старшим лейтенантом, — продолжал Белов. — А если серьезно, то попробуй, скажем, в пятибалльный шторм приготовить в прыгающей на плите кастрюле вот такой борщ. Тут не только сноровка и опыт нужны, но и разные хитрости. И заметь, у каждого кока — свои…
После обеда я снова стоял на мостике рядом с Беловым. На корме командир отделения минеров Николай Грипич, тот самый моряк, который накормил меня в первый день, готовил трал к спуску на воду. Потом он вместе с помощником начали травить тонкий двойной трос с грузилом на конце. Затем минеры сбросили в море два желтых буя, которые разошлись в разные стороны, да так и застыли, придерживаемые тросами, идущими от кормовой лебедки…
— Теперь надо держать курс, заданный командиром, строго по компасу, — пояснил Белов. — Отклонишься влево или вправо, и останется на дне необнаруженная якорная мина, — посвящая меня в секреты траления, продолжал старшина. — Пойдет здесь другой наш корабль, подорвется!
Вечером я узнал многое о своем старшем друге. Николай Белов был родом из Калинина. В тридцать девятом году пришел на флот по комсомольскому набору. Стал классным рулевым-сигнальщиком. До войны служил на крейсере «Молотов», который и сейчас находится в составе эскадры Черноморского флота. В первые дни войны Николай добровольцем ушел в морскую пехоту. Ходил в разведку, оборонял Одессу, десантировался в Григорьевку. Дважды ранен, последний раз — тяжело. Да так тяжело, что мог «по чистой» отправиться домой. Но, уломав придирчивых медиков, остался служить на флоте.
Необычайные приключения корабельной собаки (продолжение)
Ст. Штраус-Федоров Оберштурмфюрер воюет Карательный отряд специального назначения под командованием оберштурмфюрера Иоахима Гартмана конвоировал большую группу советских граждан. Через несколько дней их ожидало рабство в чужой стране. Эсэсовцы торопились — вокруг горы, мало ли чего! Они настороженно держали свои «шмайсеры», резко
В снегах Финляндии
Рассказ о караульных собаках Все мы были взволнованы рассказами о работе наших собак в зимнюю кампанию 1939–1940 годов, которая явилась прелюдией к сражениям Великой Отечественной войны. Своеобразной репетицией перед грядущими суровыми испытаниями явилось и участие в ней собак. Уже тогда наши собаки показали, на что они способны.
Иван Бунин. Стихотворение "Собака".
Бунин Иван Алексеевич Мечтай, мечтай. Все уже и тусклей Ты смотришь золотистыми глазами На вьюжный двор, на снег, прилипший к раме, На метлы гулких, дымных тополей. Вздыхая, ты свернулась потеплей У ног моих — и думаешь... Мы сами Томим себя — тоской иных полей, Иных пустынь... за пермскими горами. Ты вспоминаешь то, что чуждо
Боцман на льдине
Боцман — это маленькая собачка, совсем ещё щенок, чёрненькая, пушистая. Живёт она в порту, на буксире — небольшом таком пароходике, который таскает за собой океанские громадины. Вот уж силач-то! Капитана буксира зовут Пут Брезинг. Пут Брезинг — самый большой друг Боцмана. Он никогда не забывает накормить его и позаботиться о том,
Легенда о ньюфаундленде
Там, в стране, где океанские волны в кипящей пене разбиваются о рифы, родилась эта легенда. Рассказывают, что однажды Бог решил осмотреть все свои творения, и тогда на острове Ньюфаундленд, избиваемом штормом, увидел он маленький народ рыболовов, чьи люди - суровые, привычные к непогоде - мужественно сражались с природными