Муха
Муха
В Москве нас ждала нелёгкая жизнь.
Она измерялась от сводки до сводки Совинформбюро, от полученного с фронта письма до нового письма.
Мы с Андрейкой жили так: я училась в институте, там же и работала, сын ходил в школу. Приходилось нам и голодать. Кто же ел вдоволь в те суровые годы? Скромного карточного пайка еле хватало на двоих…
Каречка из нашей квартиры эвакуировалась в Ташкент, Хая Львовна поступила на швейную фабрику, гладила шинели, а её дочка Фрида стала милиционером – худенькая, большеглазая девочка в перетянутой ремнём гимнастёрке.
Мы с Хаей Львовной вместе топили в кухне печку, вместе ходили в бомбоубежище, сообща варили выращенную на огороде картошку (всем москвичам в то время давали огороды).
И всё-таки наша с Андрейкой жизнь не обошлась без собаки.
Вероятно, эта собака и не пристала бы к нам в мирное время. А тут…
Каждый день в один и тот же час у нашего окна появлялась чёрная тонконогая собачонка с остренькой умной мордой, наверно помесь дворняжки и пинчера.
Встав на задние лапки, она поднимала передние и начинала быстро-быстро перебирать ими, словно барабанить, прося поесть: обычно мы сидели в этот час за столом. Андрейка бросал в окно картофельные очистки, иногда, если оставалось, ставил на подоконник суп в консервной банке.
Собачонка моментально вскакивала на подоконник, вылизывала банку, тоненько, благодарно тявкала и исчезала.
Андрейка узнал: она прибегает к нам из дома в переулке, её хозяева эвакуировались.
Так продолжалось довольно долго.
Бывали дни, когда Муха – мы прозвали собачонку за тонкие лапы и чёрный цвет Мухой – не приходила вовсе.
Иногда прибегала в течение целой недели с поразительной точностью. Если не заставала нас, терпеливо ждала, поскуливая, сидя, даже лёжа на земле у подоконника.
Но вот подошла осень. Мы стали открывать окно реже и реже. А Муха прибегала чаще и чаще; как-то, увидя её за окном мокрую и дрожащую, потому что лил холодный дождь, Андрейка попросил:
– Давай пустим Муху погреться? Ненадолго, а?
– Как Тобика? – спросила я. – Ты помнишь? Сын помрачнел, но повторил:
– Ну же, мама… Она дрожит вся. И не уходит.
Муха вошла к нам очень смело, как к себе домой. Сразу пофырчала на заглянувшую в дверь Хаю Львовну, поскребла зачем-то когтями у порога и тщательно обнюхала плинтусы, щели в полу. Потом легла посреди комнаты, откинув набок остроносую чёрную голову.
Она, видно, ждала: насовсем пустили или сейчас прогонят?
Андрейка бросил ей чёрный сухарь, Муха жадно полизала сухарь, но грызть не стала, а, прикрыв лапой, держала возле себя. Это удивило меня.
– Что ж ты, дурочка? – сказала я. – Значит, не голодная? Ну уж извини: разносолов сейчас нет, сами с каши на картошку перебиваемся…
Муха опять лизнула сухарь и сгребла под брюхо. Пролежала она у нас часа полтора, явно наслаждаясь теплом, поворачиваясь с боку на бок, обсыхая – я как раз топила печурку. Потом вдруг вскочила, сцапала острыми белыми зубами так и не съеденный сухарь и стала проситься гулять, заскулила. Мы выпустили Муху, заперли дверь и вскоре легли спать. Но заснуть нам в этот вечер спокойно не удалось.
Часов в одиннадцать я услышала за входной дверью странные звуки. Кто-то настойчиво и осторожно царапал клеёнчатую обивку, словно котёнок попискивая или мяукая. Вот напасть!
Пришлось мне встать, зажечь коптилку и пойти в переднюю. Каково же было моё удивление, нет, возмущение, когда я открыла дверь и пятно света упало на порог. За порогом, на серой каменной ступеньке, лежал… маленький чёрный щенок. А рядом с ним, поджав тонкую лапку, сидела совершенно мокрая Муха.
– Мама, что там? – спросил из тёмной передней Андрейка.
– Не было печали! – сердито ответила я. – Уходи в комнату и не напускай холода. Муха явилась и приволокла откуда-то щенка…
– Щенка? Какого? Ой, мама…
Андрейка как был, в трусах и наброшенной Васиной фуфайке, выскочил из передней и присел над щенком. Это был ещё полуслепой, жалкий, коротконогий уродец.
– Что же, мы так и будем здесь мёрзнуть? – Я приготовилась втолкнуть сына в переднюю и захлопнуть дверь.
Но что-то беспомощное и отчаянное в глазах Мухи остановило меня. Глаза были покорные и в то же время умоляющие.
– Не можем мы заниматься благотворительностью по отношению… по отношению к животным в такое время!
Мне пришлось посторониться: Андрейка бережно, на ладонях, уже вносил крошечного уродца, а за ним, высоко поднимая лапки, словно боясь наследить, кралась Муха.
– Мама, мамочка, хоть на один денёк! – зашептал Андрейка. – Куда же их гнать? Там ведь дождь со снегом. Я положу его в папин ящик от инструментов… Вот эту тряпку ещё…
Одной рукой придерживая щенка, Андрейка торопливо рылся в шкафу, стоявшем в передней.
Через десять минут ящик от инструментов перекочевал к нам в комнату, и Муха, старательно утоптав тряпку, легла, пристроив возле себя щенка. Он зачавкал, засосал, а я подумала: «Уж не ему ли сберегала Муха сухарь?.. Куда там, вряд ли и кусать может, зубов, наверно, ещё нету…» И погасила коптилку.
Зубы у щенка уже были. Об этом мне сообщил Андрейка, когда я проснулась после беспокойной ночи. Кстати, эта ночь оказалась много спокойнее других: не было ни воя сирен, ни дальней стрельбы зениток…
Разумеется, оба незваные гостя поселились у нас прочно. Щенка Андрей назвал Мазепкой – у него мордашка была в чёрных пятнах, словно вымазанная гуталином. Он был очень забавен: толстенький, белопузый, он так приятно пах горьковатым материнским молоком…
Были ли у Мухи ещё щенки или только этот, единственный? Как она притащила его к нашему дому? Где бросила остальных? На эти вопросы мы и не искали ответа: некогда было, не до того. Но Муха прижилась у нас надолго. И даже стала нашей спасительницей.
Хая Львовна сначала пришла в ужас оттого, что у нас снова собака.
– Себя не жалеете, виданное ли дело! Мало вам забот?
Но вскоре и она стала посматривать на Муху с уважением, принося ей поесть всё, что могла, вплоть до селёдочных хвостов.
Дело в том, что на наш старенький деревянный дом обрушилось полчище крыс. Откуда они взялись – неизвестно. Но недаром Муха в день своего первого прихода, словно предчувствуя крысиное нашествие, так тщательно обнюхивала плинтусы и щели в полу!
Мы с Хаей Львовной обратились в санитарную станцию. Пришли две древние старушки, принесли крысиного яду. Его сунули в дырку за кухонной плитой, но крысы не переводились.
Это было настоящим бедствием.
В подъезде, например, поселилась старая седая крыса, которая никого, кроме Мухи, не боялась. На людей она спокойно посматривала со ступеньки и шипела, как жаба раскрывая рот. Если к нам случалось зайти кому-нибудь из знакомых, прежде всего стучали в окно:
– Выпустите, пожалуйста, Муху! Опять эта страшная крыса дежурит…
По ночам в нашей комнате крысы устраивали под полом непонятную возню: грохали чем-то, громко пищали, точно дрались, и с топотом носились из угла в угол. Мы с Андрейкой просто спать не могли! А бедная Хая Львовна ложилась в постель с палкой: услышит крысиную драку, давай стучать о ножку кровати…
Муха, наверно, по своей породе была отличным крысоловом. Как только где-нибудь во дворе или в соседней квартире позовут:
– Мушка, крыса!.. – она стремглав выскакивала из своего ящика, наступив на сладко спящего Мазепку, и мчалась на зов.
Как она гналась по двору за крысой! С истошным лаем, по пятам и почти всегда настигала отвратительное четвероногое. Но крыс всё равно оставалось много, и плодились они с невероятной быстротой.
Однажды я вернулась из института со своей подругой-студенткой. Танюшке негде было жить – в общежитии начался ремонт, и мы решили, что она поселится у нас.
Как обычно, затопили печку, поужинали, покормили остатками Муху с Мазепкой – он сильно вырос, ел всё вместе с матерью – и сели заниматься. Андрей за свой столик, мы с Таней залезли с ногами на тахту, взяли конспекты и принялись старательно зубрить. Назавтра у нас был важный экзамен.
– Ох! – сказала вдруг Татьяна, опуская конспект. – Ты знаешь, подо мною кто-то ползает…
Она съёжилась и со страхом посмотрела на тахту.
– Что ты, что ты! – успокоила я подругу. – Это не под тобой, а под полом. Там, понимаешь ли, завелись крысы.
– Крысы? – Татьяна побледнела.
– Ты просто о них не думай, вот и всё, – сказала я. – К тому же нас охраняет Муха… Она отличный крысолов.
Я ласково взглянула на собаку, лежавшую с Мазепкой в ящике.
Мы продолжали заниматься. Но скоро и я почувствовала: не под полом, а в пружинах тахты действительно кто-то шебаршит и возится – одна пружина слабо, протяжно зазвенела…
Чтобы совсем не напугать Танюшку, я включила радио, мы прослушали сводку и легли спать пораньше. Андрейка на кровати за ширмой, мы на той же тахте, валетом.
Среди ночи я проснулась. Татьяна сидела, обхватив колени руками, и глаза у неё были как плошки.
– Ты что?
– Опять… ползает.
Мы притихли. И снова в тахте легонько звякнула пружина, что-то зашуршало. Ничего себе удовольствие! Не хватает ещё, чтобы окаянная крыса, каким-то образом проникшая в тахту, выгрызла обивку и цапнула кого-нибудь из нас зубами!..
Я встала, взяла туфлю, громко шлёпая ею по тахте, прорычала:
– Кыш, прочь!..
Мушка гибко, бесшумно выпрыгнула из ящика, подбежала и сердито обнюхала низ тахты. Это массивное сооружение стояло не на ножках, а на деревянном, плотно прилегавшем к полу каркасе. Значит, крыса прогрызла доску, чтобы залезть внутрь.
Подождав, мы с Татьяной легли опять, а Муха вернулась на место, в ящик. Всё было спокойно. Предстоящий экзамен отогнал мысли о крысах, мы заснули.
А среди ночи началось.
Танюшка взлетела с тахты, как с трамплина. Я тоже вскочила. Муха выпрыгнула из ящика и вся ощерилась…
Пружины в тахте отчаянно звенели. Да там, наверно, была не одна, целый десяток крыс! Я сгребла простыни, одеяла, свалила на стол. Заспанный, босой Андрейка вылез из-за ширмы…
Кто-то невидимый толкался в обивку тахты, она вздымалась буграми. В пружинах шла битва: с шуршанием сыпалась труха и слышался злобный писк.
Муха от азарта вся извелась: она не скулила – она воинственно свистала, с ожесточением бросаясь то на один, то на другой угол тахты, пытаясь прокусить обивку…
Наконец, набравшись храбрости, мы решили действовать.
– Андрей, неси из передней половую щётку, это будет рычаг, – скомандовала я. – Татьяна, давай для второго рычага кочергу, вон там, в углу возле печки…
Общими усилиями мы подпихнули под тахту щётку с кочергой. Муха стояла наизготове, трясясь от напряжения. Даже проснувшийся Мазепка выставил мордочку из ящика.
– Раз-два, взяли!
Тахта скрипнула и поднялась. Захлебнувшись лаем, Муха ринулась, стараясь пролезть под каркас. Она бешено царапала пол лапами. Я кричала: