Девичья команда

Елизавета Александровна Еранина, до замужества Самойлович, сержант той самой "девичьей команды" - 34 отдельного инженерного батальона миноразыскников и истребителей танков, была вначале немногословна. Сухо и по- военному сдержанно она начала свой рассказ. Я же назойливо требовала подробностей. Постепенно лед немногословия растаял и воспоминания украсились удивительными подробностями, придавшими рассказу трогательную достоверность. Словно это было вчера...

Весной 42-го мне исполнилось 18. "Я иду на фронт добровольцем!" - заявила я старшим. - "Ты с ума сошла! Война - мужское дело!". Мама ругала, умоляла меня, а потом смирилась и благословила. "Иди и служи честно" - сказала она мне у дверей военкомата на улице Шамшина, на Петроградской стороне. Я только об одном просила военкома: "Хоть куда, лишь бы только были собаки!" И получила назначение в Сосновку! Считайте, рядом с домом. Хотя и фронт тоже был рядом с домом.
Первая, кого я увидела в части была Рита Меньшагина - моя самая близкая подруга по Клубу юного собаковода! "Лиза! Лиза! Твой Миг здесь! В вольере, пойдем, я отведу тебя к нему!" Это было такое счастье. Я рыдала, обняв собаку. А он скулил и вылизывал мне щеки. Командир части Петр Алексеевич Заводчиков, наш Батя незабвенный, приказал передать Мига мне. И что за чудо? В части стали собираться девчонки лет по 18-19. А командирами, старшинами были серьезные, взрослые мужики, фронтовики.

П. А. Заводчиков О. Д. Кошкина Сержант Самойлович Маргарита Меньшагина
Мы - инструкторы-дрессировщики были младшим комсоставом - ефрейторами, сержантами. Учили девочек-ровесниц азам дрессировки. Нас самих командиры учили минному делу, учили очень сурово. Хотя, нет, не сурово - строго. Представляете, в разгар войны - сто девушек за забором?! Но Батя был не только строгим, он был отцом родным! На нас ни один солдатик не смел косо посмотреть, ни один офицер! Батя нас, как цыплят, под крылом караулил. С Заводчиковым никто бы и связываться не посмел.

Наша "девичья команда" - отдельный 34-й батальон, так и осталась девичьей командой. У нас в батальоне только одна девчонка в конце войны демобилизовалась по беременности. А остальные честь сберегли! Как вспомню - худющие, глазастые, блокадные девчонки. Все были такие изголодавшиеся! А пайка-то, хоть и побольше, чем на гражданке, но не очень-то и большая. Мы даже, стыдно говорить, у собак в первое время тайком конину вареную (дохлятину!) подворовывали. Плачешь, прощения у собаки просишь, а сама потихоньку отвернешься и съешь кусочек из миски. Потом, более-менее, отъелись. Обмундирование нам выдали мужское. Сапоги 41-43 размера, меньше не нашлось.
Один раз на занятиях по строевой мы сговорились и в шутку провернулись в сапогах на команду "Кругом!". Старшина кричит: "Самойлович! Бутыркина! Почему у вас ноги пятками вперед?" - "Сапоги велики, товарищ старшина!" - а сами стараемся не рассмеяться. Он только вздохнул, рукой на нас махнул и отправил наматывать на ноги по три пары портянок. В этих сапогах мы к вечеру уже не могли ноги волочить. Строевая служба, минное дело, дрессировка собак, стрельба, а все-таки мы оставались девчонками и втихаря то глазки подведем, то подрумянимся. Плюс выводки - собаку вычесать надо, амуницию держать в порядке, с этим было очень строго. Шлейки, поводки, ошейники, санитарные нарты, упряжь, портдепешники - все это считалось боевым снаряжением. Чтобы "поставить собаку" на минное поле, качественно, надежно поставить, нужен год работы, очень профессиональной и тонкой. Цена ошибки - погибшая собака, погибшие люди. А собаки-то разные. Кто стрельбы боится, кто небрежничает.
Переучивали, заставляли, исправляли. Выбирать не из кого особо было. В Ленинграде собаки рождались только в нашем питомнике. Собаки были не только редкостью, они были величайшей ценностью! Работали с ними терпеливо, на пищевом подкреплении - сушили ломтики конины, отдавали им свой сахар. Какие это были умнички! На прорыве блокады мы трудились с утра до ночи и с ночи до утра.
Минные поля снимали, доставляли донесения, разматывали связь и раненых вывозили на упряжках. Овчарок запрягали по четыре. Дворняжек, лаечек - по пять-семь. Раненые, тяжелораненые целовали собак и плакали.
Мой Мигуля водил упряжку на передовую под огнем. Упряжка собак ползком подавала раненому нарты. Представьте только - сто-сто пятьдесят метров ползком. Туда и обратно - по рытвинам, по снегу, по земле. Один раз тяжелораненый, грузный мужчина кричит мне: "Стой, стой, сестра, стой!" Я думала надо перевязать. А он из последних сил говорит мне: "Сестричка, у меня колбаска в вещмешке и сахар, отдай собачкам. Сейчас, при мне отдай!" Моя упряжка вывезла на прорыве семьдесят два человека. И другие наши упряжки не меньше.

Самым страшным было разминирование. Мины, фугасы, минные ловушки. Ошибется собака, ошибешься сам - погибнешь. Собака обозначала заряд посадкой перед миной. Пока мина не обезврежена, собака не должна двигаться. Помню, Мигуля сел в воду под Петергофом, на болотах - в ледяную воду, в жижу. Я подняла из этой жижи тридцать четыре мины. Одну за другой - маленьких противопехотных, в деревянных коробочках. Подняла и обезвредила. Такие мины не могли искать приборами - корпус "не звенит". Они были самыми коварными. Несколько часов работы собака сидела не шелохнувшись, в каше из воды и снега...
Наши собачки ходили по битым кирпичам, по стеклу на руинах, резали лапы, мы резались об осколки. Но они работали! Восемь-десять часов. Лапки у собаки замерзнут, снимешь варежки, разотрешь ей лапы и вперед! На передовую - "инженерное имущество", снаряды, мины, ящики с патронами. Оттуда - тяжелораненых. Потом - на минные поля, на танки! Танки… У Заводчикова слезы стояли в глазах, когда собаки уходили под танки. Как-то он собрал нас, командиров, сержантов в землянке: "Мы теряем высококвалифицированных обученных собак. Сегодня пять ушло под танки, завтра еще пять уйдет. Год работы! Год работы! С кем будем разминировать?! Истребителей надо готовить отдельно, нельзя наших собак пускать под танки. Поеду с докладом!" Начштаба его понял. Батальон перестал готовить истребителей, мы искали мины.
Только на Карельском перешейке мы с Мигом подняли 3400 мин. А всего обозначили и обезвредили около сорока тысяч. Сорок тысяч раз смерть прошла мимо, только подумайте. Все ж таки я подорвалась. Раньше меня подорвалась Нина Бутыркина, взрывом противопехотной мины ей оторвало ногу. Мы так испугались. Нет, не смерти - испугались остаться без ног и пообещали друг другу дострелить того, кто подорвется. Для нас тогда, с нашим юношеским максимализмом это было понятно, хоть и глупо. Ведь подорвавшихся собак приходилось достреливать. И вот я сама проворонила "противопехотку". Чья ошибка? Мига или моя? Или роковое стечение? Счастье, что я не наступила на мину полной ступней. Мне раздробило пятку, сожгло, опалило ноги и вся одежда на мне была сорвана и обуглена. Помню, что мужчины ко мне побежали: солдатики и наши командиры. Я только одно кричала: "Не подходите, я голая! Отвернитесь, не подходите!" Они подбежали, сорвали с себя форму и закутали меня в рубахи, в шинели. Очнулась я в лазарете, а надо мною - Валя (Валентин Васильевич Ермолинский - офицер, прим. ред.). Я ему с упреком: "Ведь обещали же, обещали - дострелить!". - А он мне - "А ноги-то, вот они! В сапогах". Сапоги еще не успели разрезать. Я заплакала, а Валя нагнулся и сказал: "Лизка, мы еще с тобою вальс после победы станцуем". Сколько же мы раз танцевали с ним после Победы! Собирались у нас, у Риты. Батя нас называл - девоньки. "Девоньки! С вас пироги-закуски, водку сам куплю". Так мы для него и остались - девоньки, девчонки.
Еще о Миге. Он же был не только рабочий, он был племенной кобель. Первая послеблокадная выставка! Для нас это был настоящий праздник. Собак в ринге очень мало: какая-то течная сучка мелькала, еще кто-то. Наши кобели то ли одурели от радости, то ли мы расслабились. Миг как-то по-дурацки задирал хвост, шею и в итоге получил "хорька".То есть "хорошо", что по сути очень и очень плохо. Не поверите, но я так огорчилась. Сейчас смешно вспоминать.
Потом разминировали Нарву, шли дальше. Что бы не говорили, но местные жители очень хорошо принимали и наших собак и нас. Ведь мы снимали мины, фугасы, ловушки с их полей, из их домов. Жители приносили собакам угощение, а нам водочки. Я водочку, грешна, брала, но меняла на конфеты.
Помню, в Эстонии прямо перед нами (мной и Ритой Меньшагиной), авиаснаряд ударил в корову. Корову разорвало в двух шагах от нас. Какая первая мысль? "Ой! Сколько мяса собакам привалило!" Все бросились ошметки этого мяса разбирать, чтобы побаловать своих собак.
Сейчас в это трудно поверить, но так было. Из лазаретов рвались обратно, в часть, к своим. Мигуля остался в части - мне просто некуда было его забрать. Он долго еще работал на разминировании Ленинграда. После войны я передала его в очень хорошие руки. Себе я выбрала самую мирную профессию - стала парикмахером. У меня были ученики, было дело, которое я любила, которому учила.
Каждую ночь мне снятся или собаки или чужие локоны. Я во сне делаю укладку, стрижку, или собаки одна за другой проходят перед глазами: на минное поле, в нартах. Всех помню, всех! Пора за стол, Победа скоро, доживу ли? Очень хочется отпраздновать.