Пойманный браконьер. Кто он?
Пойманный браконьер. Кто он?
Избушка была полна дыма, вероятно, засорился дымоход — нет тяги. Бывает, в трубах таких лесных сторожек птицы вьют гнезда. Пахло жареным мясом. Ох и вкусно… Мы все трое изрядно проголодались, и собаки жадно втягивали ноздрями аппетитные запахи. Но я чувствовал, что животные, как и я, тоже не доверяют этому человеку. У собаки, к слову говоря, чутье к человеку особенно обострено; иной раз бессловесные разбираются в ситуации куда быстрее. Оба мои пса сразу потянули меня к тому, что, вероятно, больше всего и не хотел показывать неизвестный. Это был громадный кусок мяса, он лежал на полу… нет, не кусок, то было недавно убитое и освежеванное животное. Ноги отделены от туловища, как и голова, часть туши разделана; отрубленный кусок жарился над огнем. Его запах и щекотал обоняние.
Впрочем, я не сразу понял, какую встречу послала нам судьба. Сперва я принял убитое животное за косулю (медленно же я соображал, медленно!), потом… Это же лосенок! Неужели тот, которого мы недавно видели с матерью?!
Меня будто ударили обухом по голове.
Он, этот… (сейчас я не находил подходящего определения) мог выстрелить в беззащитного маленького лосенка! Поднялась рука! Может быть, стрелял и в мать; хотя был один выстрел. Надо немедленно что-то предпринять, изобличить его и передать в руки правосудия. А где еще улики? А вообще как задерживают браконьеров?
Все это мгновенно пронеслось у меня в мозгу. Но тут же вкралось и сомнение: может быть, я ошибаюсь? Мало ли. Почему именно лосенок? А может быть, совсем нет? И вообще человек никого не убивал, принес мясо с собой… Но последнее я сразу отверг: кто же носит в лес убитую живность, зачем?! А кроме того, за первую версию свидетельствовало и ружье. Да, ружье. Двустволка. Заглянуть бы в стволы и определить, давно ли из него стреляли.
— Откуда у вас это мясо? — Я не узнал своего голоса.
— А ты что за контролер? Тебе на что знать?
Глупо, однако. Как будто он вот так возьмет и сам все выложит, убил, мол, незаконно, давай забирай меня…
— Это же лосенок! — вырвалось у меня.
— Гусь.
Прочь отсюда. Выйти, там решить, что делать с этим типом. Не хочу дышать одним воздухом с ним. Смеется в лицо. Конечно, он не ожидал нас; и вообще чувствовал себя в полной безопасности. Только что отгремела гроза, поздний вечер, кто в такое время будет слоняться по лесу. Иначе он не кулинарничал бы здесь. Нелегкая принесла нас совершенно непредусмотренно.
Может быть, поискать другое место для ночевки? Да о том ли речь! Ночевка отошла на задний план.
Я еще ничего не успел сказать, как собаки уже начали рваться из этого убежища браконьера. Продолжая думать о том, как мне надлежит поступить, я — скорее автоматически, нежели сознательно — последовал за ними; они потянули куда-то за угол, потом в кусты, принюхиваясь жадно к земле. Джери впереди, Снукки за ним (а еще говорят, что доги плохие ищейки, обладают слабым чутьем!); Джери сунул нос под рябину, разнюхивая так напряженно, что можно было подумать — работают кузнечные мехи, потом, раздвинув носом ветки, ухватил зубами и потащил; тотчас на помощь пришла Снукки. Они вытащили шкуру.
Да, шкура лосенка, окровавленная, чуть ли еще не теплая…
Все понятно. Убил, ободрал и спрятал. Шкура всегда главная улика, браконьеры ее бросают. Шкура меняла дело.
Сказав собакам «фу!», я вернулся в избушку. За те несколько минут, что мы отсутствовали, атмосфера там явно изменилась. Нас ждали. И приготовились. Я сразу заметил, что ружье, прежде прислоненное к стене, теперь под рукой, около хозяина. И сам он, хотя продолжал смотреть все так же в сторону, был настороже, следил за каждым нашим шагом.
Теперь я рассмотрел его. Неприятный тип. Весь какой-то взъерошенный, нескладный, лицо заросшее; волосы росли даже из ушей; глаз не видно, только узкие щелочки, в которых поблескивало что-то недоброе и настороженное. Он изображал, что совершенно спокоен и независим, но я видел: он боится.
Что мне делать? Я впервые оказался в таком положении. Что он сбраконьерничал, я не сомневался: охота не разрешена, а кроме того, кто же бьет лосят? Только браконьер!
Надо было что-то сказать. Я стоял, он сидел. Молчание становилось невыносимым. Странно, мне казалось, что я уже видел этого человека. Где? Когда? Да нет, так, случайное сходство.
Внезапно он сказал:
— Чо стоишь? Садись, паужнать будем. Еда, вишь, есть, хватит, — и он хитро подмигнул мне. Но прежнее выражение не исчезло.
Есть с ним одну пищу, да еще добытую таким образом?!
— А перья-то мы нашли, — сказал я.
Ответом было молчание.
Но кого или что он мне напоминает? Где мы встречались? Когда я видел эту громадную и одновременно жалкую фигуру? И эта рыженькая редкая бороденка была знакома мне. Длиннорукий, как орангутанг, с явными признаками дегенеративности на лице… Я продолжал разглядывать его. Он сидел согнувшись, но едва попробовал выпрямиться, почти уперся головой в низкий, потемневший от времени потолок. Джери ходил около полукругом, принюхиваясь и глухо рыча. Тоже не приемлет этого типа. Вправду, тип. В одиночку встретиться на улице — испугаешься, а уж в лесу вовсе…
— Ну вот что, — сказал я. — Пошли.
— Это что ж тебе здесь не сидится?
— Пошли, — повторил я с угрозой.
Но он не пошевелился.
— Сперва переночуем. Ночь ведь. Темно. Куда пойдешь, пошто торопиться? Рассветет — пойдем…
Однако он прав: ночью никуда не уйдешь. Придется ждать утра.
Подвинув деревянный чурбак, стоявший в углу и уже, видимо, не раз служивший сиденьем, я сел у порога. Собаки устроились около меня. Браконьер не реагировал на это ни единым движением мускула на лице. Он стал есть: мясо изжарилось. Хладнокровие совершенно необычайное! Собаки пускали слюнки, но едва он, насытившись и громко рыгнув, сделал шаг к двери, обе вскочили и ощерились.
Опасливо косясь на собак, он попросил выпустить его «на улицу», как он сказал. Я пропустил его; следом, сопровождаемый своими телохранителями, вышел сам: еще сбежит. После, в том же порядке, вернулись в избушку.
Ночь была бесконечной. Я уложил собак около себя. О сне, конечно, не приходилось и думать. Браконьер растянулся на полу, сунув под голову какую-то рванину. Ружье стояло на прежнем месте.
…Очнулся я от свирепого рычания дога. В избушке было темно, огонь в очаге потух, синий рассвет чуть пробивался сквозь узкое оконце и дверь. Браконьер сидел на полу полусогнутый, в напряженной позе. Джери стоял перед ним, Снукки — сзади.
Полночи он проспал как миленький; а может, только притворялся, что спит, хотя могучий храп уверял в обратном; а потом — чуть потянулся к ружью — собаки немедленно «припечатали» его и теперь не позволяли пошевелиться. Попал, вот уж попал!
Я разрядил ружье и вернул его владельцу.
Пора было двигаться.
Мы вышли. Спать совсем не хотелось, мною владело нервное напряжение. Ружье я вскоре взял себе — он нес мясо, завернутое в шкуру. Тяжело…
Я пустил его вперед, собаки шли за мной.
Утро разгоралось ясное, свежее, начинали звонко перекликаться птицы. Мы двигались в гробовом молчании.
Мучила мысль: он знал дорогу, я — нет. Куда он выведет? Вот и болото. То или не то? Нет, другое. Только слань такая же: гнилая, еле держит, звенья расцепились… И тут вышло то, чего я не ожидал.
Пройдя два или три звена, балансируя, как эквилибрист (глядя на его нескладную, тяжелую фигуру, я никак не ожидал от него такой ловкости), браконьер вдруг обернулся, грязно выругавшись, швырнул в меня свою ношу, затем ногой оттолкнул жерди, плававшие на воде, отрезав таким образом путь мне и вообще всем, кто будет преследовать его. К счастью, я успел уклониться, вьюк с мясом упал в болото, оплеснув меня водой с головы до пят и зацепившись за корягу, повис в полупогруженном состоянии. Наверное, сбей он меня с ног, получилось бы все куда хуже; но хоть вышло и не так, браконьер сейчас был недосягаем.
— Стреляй! Ружье-то не заряжено!
— Джери, фасс! — скомандовал я.
Джери ринулся в болото. Нет, его таким препятствием не остановишь, ноги у него длинные, вроде как у лося.
Браконьер пришел в неописуемое волнение. Бороденка его затряслась, закричав, он кинулся бежать, сорвался, с головой погрузился в воду (оказалось глубокое место), вылез, весь опутанный водорослями, как водяной или леший, животом вполз на мостки, снова побежал, но когда наконец достиг противоположного края болота, там его уже ждала Снукки. Более легкая, она не проваливалась и, прыгая с кочки на кочку, вмиг оказалась там. Со Снукки тоже шутки были плохи, хотя она и не выглядела столь грозно, как Джери. Без всяких предисловий она тяпнула беглеца за ногу и отскочила, готовая повторить нападение. Я знал эту ее способность взрываться, как бомба; таким был ее отец, Рип. Браконьер взвыл, схватил валявшийся обломок жерди и ударил Снукки… нет, хотел ударить, но жердь была гнилая и при замахе развалилась у него в руках; тогда он схватил камень; и тут, как неумолимое возмездие, его настиг Джери. Правая рука браконьера оказалась как в капкане; он замахнулся левой — ее постигла та же участь. Все было кончено. Браконьер рухнул сперва на колени, потом опрокинулся навзничь; представляю его состояние, когда оскаленная морда почти коснулась его лица. Джери встал передними лапами на грудь поверженного врага; но — нет, больше не стал хватать, лишь показывая свои грозные клыки, держал пригвожденным к земле. Тем временем мне удалось снова сдвинуть мостки, хотя они разъезжались при каждом шаге. Я подоспел к собакам.
Картина была трагикомическая, незабываемая. Браконьер лежал, раскинув руки, и тоненько выл, да, выл, по-звериному, на какой-то одной вибрирующей ноте: «и-и-и-и…», — а Джери, хоть и продолжал угрожать ему клыками, всем своим видом выражал полнейшее недоумение: «Дурак, что ты вопишь, я же больше тебя не трогаю…». Мне кажется, пес мой обладал чувством юмора, и это проявлялось у него в самые неожиданные моменты. Вообще это характеризовало его как добрую собаку, хотя за свою жизнь он и проучил многих.
— Фу, Джери. Хватит, — сказал я. — Поднимайся!
Браконьер, кряхтя и озираясь на собак, стал подниматься.
— Как видишь, мое ружье заряжено.
Теперь я мог торжествовать. Зло было повержено и наказано, и недавний противник мог внушать лишь жалость. Искусан он был изрядно. Из обеих рук текла кровь. Он хромал.
— Ох, собака…
«Ох, собака», вроде я это тоже слышал, но сейчас было не до того. Перевязав руки разорванной рубахой, он по моему приказанию достал свой тюк, и мы пошли, все в том же порядке: он впереди, я сзади, эскортируемые собаками. Теперь враг наш больше не притворялся безразличным, стонал, искусанные руки болели. И бежать больше не пытался.
Самое удивительное, как выяснилось впоследствии, он имел билет Общества охотников. Правда, это не давало права браконьерничать, творить разбой в лесах.
История дошла до клуба служебного собаководства. Начальник клуба Сергей Александрович никогда не пропускал случая отметить успешную, направленную на общественную пользу, работу своих членов. После мы вместе побывали в суде, где рассматривалось дело задержанного нами расхитителя природных богатств. Сергей Александрович долго всматривался в унылую фигуру подсудимого.
— Слушайте, — тер он свой загорелый лоб, — где я уже видел этого красавца? Стойте! — схватил он меня за руку. — Вот оно, осколки разбитого вдребезги… Помните испытания на складах?…
Память у нашего начальника была поистине замечательная.
Теперь вспомнил и я.
Теплый летний вечер, пост охраны на территории большого складского хозяйства, первая проба Джери… Это было начало, самое-самое начало, когда Джери только что закончил учебу на дрессировочной площадке. И начало удачное. Он задержал тогда человека, который вышел на промысел с топором…
Сперва топор, потом ружье… Что следующее?
— Между прочим, — продолжал Сергей Александрович, — давно мечтаю о том, чтобы всех егерей, охраняющих природу, вооружить служебными собаками. Ох, как не помешали бы! Выручат лучше ружья! Жулики боятся панически. А Джери наш молодец…
Да, действительно, я и сам примечал, что Джери мой оказывает прямо-таки безошибочное действие на всяких проходимцев, любящих ухватывать то, что плохо лежит. Он словно гипнотизирует своим видом. Это гипнотизирующее действие производят служебные собаки почти на всех нарушителей общественного порядка. Иногда достаточно показаться собаке, чтоб затевающий дурное отказался от своего умысла, поднял руки вверх. Хотя, конечно, вооруженный преступник есть вооруженный преступник, с ним держи ухо востро…
Думал ли я, что это последний Джеркин подвиг!
Борис Рябинин
Друзья, которые всегда со мной (Повесть в рассказах)
Друзья, которые всегда со мной (Повесть в рассказах)
Лев и собачка
Толстой Л. Н. В Лондоне показывали диких зверей и за смотренье брали деньгами или собаками и кошками на корм диким зверям. Одному человеку захотелось поглядеть зверей: он ухватил на улице собачонку и принёс её в зверинец. Его пустили смотреть, а собачонку взяли и бросили в клетку ко льву на съеденье. Собачка поджала хвост и
Спасен… надолго ли? - продолжение рассказа Джек заболел
Наверное, если бы человеку, которого однажды Джери извлек со дна Ирени, сказали, что теперь для сохранения жизни самого Джери требуется носить ему пищу до самой смерти, человек этот согласился бы безоговорочно и исполнял почетную обязанность даже с известной гордостью. Впрочем, о людской благодарности в другой раз, а сейчас важно
У меня есть собака
Хулио Сесар Сильвайн "У меня есть собака, значит, - у меня есть душа…" У меня есть собака, верней, У меня есть кусок души, А не просто собака. Я люблю её и порой Очень сочувствую ей: Нет собаки у бедной собаки моей. И вот, когда мне бывает грустно… А знаешь ли ты, что значит собака, Когда тебе грустно?
Лучше курица в миске, чем журавль в небе
Рано утром, пока хозяйка собиралась на прогулку, волчонок Канис ожидаючи её слушал радио. Бодрый голос диктора громко вещал: «История с круизным лайнером Carnival Triumph, который в результате пожара в машинном отделении лег в свободный дрейф в водах Мексиканского залива, начала обрастать жутковатыми подробностями. Респектабельные
Смерть Джима. Братья Аловы
Джим умирал. Собачий век его был долог, лет 15, человеком бы он столько по нынешним временам и не прожил бы, кто же нынче до такого возраста доживает? Он появился у нас уже взрослой собакой, с пожелтевшими зубами, ему было лет семь-восемь. Когда нам его предложили, мы долго думали — брать, не брать. Все таки взяли. Появившись в