Снукки в десять лет
Снукки в десять лет
Прости, СнуккиОсталось досказать немного: о Снукки.
Снукки перевалило за десять — возраст достаточно почтенный, хотя и не такой, чтоб говорить о глубокой старости. Война подкосила Снукки, и Снукки ушла из жизни как-то тихо, незаметно, без тех острых переживаний, которые сопровождали смерть Джери. Думаю, что толчком к ее последней болезни (собственно, первой и последней, ибо Снукки до этого не болела ни разу ничем) послужило отравление рыбой. Но расскажу все по порядку.
Алексей Викторович наказывал мне: постараться получить щенков от Снукки не меньше, чем было получено от ее матери — Даунтлесс. Каюсь: я не исполнил этого наказа моего доброго наставника. Большой укор мне, что Снукки не была по-настоящему использована в воспроизводстве.
Правда, не все зависело от меня.
Трудно жилось всем, людям и собакам. Я был на фронте, когда Снукки из-за ее неспособности производить потомство сняли с пайка. Потом, правда, пришло распоряжение о собаках-пенсионерах и справедливость была восстановлена. Но за это время мы успели мысленно уже проститься со Снукки и снова вернуть ее себе.
Пришлось, как я уже сказал, туго, в пищу пошли и картофельная шелуха, и вообще все. Жена написала мне на фронт: как быть? После раздумья я ответил, чтоб она отвела Снукки в клуб, а там уж как знают. До сих пор не могу понять, как я мог подать такой совет. Могу объяснить лишь чрезвычайностью обстоятельств (жена часто болела) и сложностью времени; тем не менее мне по сию пору стыдно вспоминать об этом. Бедняжка Снукки, догадывалась ли она, куда ее ведут, что хозяева решили избавиться от нее? Она покорно пошла за чужим человеком, лишь беспомощно оглядываясь, точно спрашивая: «А я еще вернусь? Куда вы меня…» Жена, смаргивая слезы, следила за уходившими в окно; не выдержала, выбежала и схватила сама поводок, но, доведя до ворот, вдруг почувствовала, что ноги не хотят идти дальше, повернулась и при полном одобрении всех соседей водворила Снукки обратно на ее законное место. По молчаливому уговору потом мы старались никогда не вспоминать об этом печальном эпизоде.
Под конец жизни у Снукки стал заметно меняться характер. Она стала плохо видеть, плохо слышать, потеряла чутье. Стала много есть, сделалась обжорой, но не толстела. Она никогда не была блудней, а тут однажды стащила со стола на кухне яйцо и съела; правда, больше этого не повторялось. Мы прощали ей все, все ее слабости.
Появлялись забавные привычки. Так, не найдя еды на обычном месте (а есть Снукки теперь могла по многу раз в день), она сразу же устремлялась к двери: «Сбегаю-ка я на улицу, авось чашка будет полна!..» Случалось, что, выпустив Снукки во двор, я наполнял ее чашку, и, вернувшись, она находила ее полной — рефлекс не замедлил установиться. И отныне она очень охотно выбегала на улицу, немедленно возвращалась назад, сейчас же бежала к чашке и, найдя ее пустою, останавливалась в недоумении и, подняв морду, вопросительно смотрела на меня: как же так?
Все свои желания Снукки обычно выражала молча. Заходила — значит, надо на улицу; запоглядывала — захотела пить, а в чашке для воды сухо, наливайте. И так — все.
Со временем Снукки стала пользоваться почти неограниченной свободой. Ее выпускали во двор, и она часами гуляла там, предоставленная самой себе. Если раньше, когда была молода и подвижна, не очень интересовалась двором и улицей, то с некоторых пор они стали привлекать ее, она могла находиться там подолгу. Выпустишь, гуляет одна по двору, никуда не уйдет. Один раз пришла вся в грязи — кто-то окатил ее; она даже не огрызнулась.
Тихонюшка — звали мы ее. И вправду, тихонькая была.
Неописуемый восторг у ребят-соседей вызвало другое ее прозвище — Снукерья. «Снукерья, Снукерья!» — поднимался крик со всех сторон, едва она показывалась во дворе; но она не играла с ребятами. Ласкать, угощать себя позволяла.
Под старость Снукки сделалась отчаянной храпуньей, невозможно было спать в одной комнате (все старческие признаки!). Полюбила лежать у моего письменного стола, и тоже поднимет такой храп, хоть затыкай уши!
Она умерла в сияющие майские дни.
Скромница Снукки, она и из жизни ушла так же тихо, как жила последнее время, в больнице, в той самой, где умер Джери, на двенадцатом году от роду. Незадолго до того у нее появилось угнетенное состояние, она отказалась от пищи: перед смертью не ела дней десять, не принимала даже молоко, только много пила — воду лакала без конца; накануне еще силой влили в пасть яйцо. Когда я увозил в больницу Снукки на грузовике, она не стояла на ногах; ноги разъезжались, она падала. Доехала лежа.
Леонид Иванович предложил привезти ее. Я и Леонид Иванович, мы все еще надеялись продлить ей жизнь. Величайшая несправедливость, что собака живет так мало!
Снукки провела в больнице лишь одну ночь. Утром по выражению лица Леонида Ивановича я понял: все кончено.
Снукки лежала уже холодная, окоченевшая, оба ушка стояли торчком, придав ей непривычный вид. Перед смертью она поела хлеба из рук санитарки. Ей сделали три переливания крови.
— Снуконька, Снуконька… — проговорил я тихо. Она не отзывалась, оставаясь неподвижной… Остановилось преданное сердце, застекленели умные карие глазки под нависшими мохнатыми бровями.
Леонид Иванович сказал:
— Извини… Все, что было в моих силах, сделал…
Что с нею было? Развязку ускорил рак. «Старческий рак» (?), как выразились в больнице. «Оттого и умерла рано». (Здесь не говорили «околела», «сдох», только — «умер», «умерла».)
После Леонид Иванович признался, что усыпил Снукки.
Не стало нашей скромницы-смиренницы. Не стало и второго из некогда неразлучных двоих друзей — Снукки, Снуконьки, Снучки, Снученьки, Снукерьи, Тихонюшки…
Смерть всегда вызывает тягостные раздумья о бренности всего живущего. «Все в землю ляжем, все прахом будем».
Снова всколыхнулось все, опять защемило сердце. Как бы вторично я переживал утрату Джери… Как к ним привыкаешь! В памяти они всегда живут такие, какими мы привыкли их видеть, с их привычками, особенностями. После смерти Джери, приходя к родителям, я долго не мог смотреть на опустевшее место у печки; теперь такое место появилось в моей квартире — у окна…
Снова я говорил, мысленно обращаясь к ней: может, я виноват перед тобой? Прости, что в минуты душевной невзгоды иногда бывал неласков, не обращал на тебя внимания. Прости, прости.
Сперва Джери. Теперь — Снукки; пришел и ее час… Долгое время в одном из кабинетов сельскохозяйственного института стоял скелет Джери; пожар уничтожил и его. И от двух друзей не осталось ничего, кроме этой книги да чугунной статуэтки — группы каслинского литья: сеттер и пойнтер на охоте — первого приза Джери, и фотографии на стене; да, быть может, будущий собаковод, взяв в руки родословную своих питомцев и встретив там имена «Джери», «Снукки», скажет: «Это те самые?» Те самые!
Сколько ласки, сколько добра, теплоты принесли мне эти два существа! Сколько радостных часов я с ними пережил…
Со смертью Джери и Снукки что-то ушло и, очевидно, уже никогда не вернется. Молодость? Возможно, они унесли с собой и ее; ушла частица жизни. Каждый, уходя, брал с собой крупицу чего-то, что не возвращается. Но осталось нечто очень дорогое, что постоянно согревает меня, и, вероятно, сохранится до конца дней: неистребимая любовь к другу человека — собаке.
Остается сказать немного.
Наши собаки участвовали в Параде Победы в Москве. Потом мы праздновали свадьбу Нади и Игоря. А после, по случаю возвращения фронтовиков, «отгрохали» такой вечер с участием лучших артистических сил города, что могла бы позавидовать самая влиятельная, авторитетная организация. Все артисты давали концерт бесплатно: ведь все они были членами клуба! И опять, лишний раз, выяснилось, сколько у наших четвероногих имеется друзей, самых разных, бескорыстных, искренних друзей…
Оглядываясь в прошлое, я вижу, как менялось мое отношение к животным — Джери и Снукки заставляли меня меняться! Я стал строже судить себя. Первое время главным для меня было — красота собаки, экстерьер, медали и призы, которые она могла завоевать; со временем все больше я ценил ту радость, какую дает собака. Изменился я сам. Правильно говорит Лоренц: главное — общение. Джери и Снукки подарили мне свою близость, и в этом — именно в этом! — была радость. Мои друзья сделали меня лучше, возвысили мою душу, научили больше ценить привязанность, дружбу. Произошел переворот чувств; через них я приобрел и новое, более глубокое осмысление природы. Они открыли мне целый мир!
Благодаря Джери и Снукки все собаки сделались моими друзьями. Какую ни увижу — радуюсь, будто старую знакомую встретил.
Кажется, Бернард Шоу сказал: «В простоте животных есть великая сила. Человек — это животное, наделенное душой… Собаки — моя страсть, моя слабость, а иногда, мне кажется, и сила». Надо ли добавлять что-то еще?
Теперь, когда у меня растут сыновья, я должен научить их любить животных. Эту любовь я хотел бы передать и зам, мой читатель. Не стыдитесь ее. Собака заслужила ваше чувство.
Ахилл-минер, сын Снукки
Сюрпризы этого дня, однако, еще не кончились. — Вот они, наши скромные герои, — сказал Сергей Александрович, когда мы пошли вдоль тына, около которого были привязаны собаки. У собак тоже была передышка, и они — кто грелся на солнышке, кто, наоборот, забрался в тень и там лежал, лениво взбрехивая по извечной собачьей привычке. Тут
Снукки сходит со сцены
Не буду описывать последнюю предвоенную выставку: в конце концов, все выставки похожи одна на другую. Напомню лишь, что выставка всегда выливалась в радостное событие, которого ждали с нетерпением, заранее пытаясь предрешить: а что она принесет мне, моей собаке? Успех или неудачу? Выставка — проверка работы собаковода. Мы готовим
Мы едем в Ленинград
— Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид… Милый Алексей Викторович, кудесник мой добрый, душа приволжского питомника эрдельтерьеров и неофициальный глава советских эрделистов, зажегший во мне страсть к эрделям и преподнесший в свое время поистине царский подарок — мою Снукки… Мы снова с ним встретились; на
Пойманный браконьер. Кто он?
Избушка была полна дыма, вероятно, засорился дымоход — нет тяги. Бывает, в трубах таких лесных сторожек птицы вьют гнезда. Пахло жареным мясом. Ох и вкусно… Мы все трое изрядно проголодались, и собаки жадно втягивали ноздрями аппетитные запахи. Но я чувствовал, что животные, как и я, тоже не доверяют этому человеку. У собаки, к
Поход к семи братьям
А теперь вернемся к нашему любимцу — Джери. Я не боюсь употребить это слово — «любимец», ибо не было ни одного человека, который, познакомившись с Джери, не полюбил бы его. Знаете, есть выражение — обаятельный. Обаятельный человек, обаятельная личность. С полным правом про Джери можно было сказать — обаятельный пес. Пусть это вас